Теория и история литературы

ДРАМА

Драматические произведения (др.-гр. drama–действие), как и эпические, воссоздают событийные ряды, поступки людей и их взаимоотношения. Подобно автору эпического произведения, драматург подчинен «закону развивающегося действия». Но развернутое повествовательно-описательное изображение в драме отсутствует. Собственно авторская речь здесь вспомогательна и эпизодична. Таковы списки действующих лиц, иногда сопровождаемые краткими характеристиками, обозначение времени и места действия; описания сценической обстановки в начале актов и эпизодов, а также комментарии к отдельным репликам героев и указания на их движения, жесты, мимику, интонации (ремарки). Все это составляет побочный текст драматического произведения. Основной же его текст – это цепь высказываний персонажей, их реплик и монологов.

Отсюда некоторая ограниченность художественных возможностей драмы. Писатель-драматург пользуется лишь частью предметно-изобразительных средств, которые доступны создателю романа или эпопеи, новеллы или повести. И характеры действующих лиц раскрываются в драме с меньшей свободой и полнотой, чем в эпосе. «Драму я <...> воспринимаю, – замечал Т. Манн, – как искусство силуэта и ощущаю (303) только рассказанного человека как объемный, цельный, реальный и пластический образ». При этом драматурги, в отличие от авторов эпических произведений, вынуждены ограничиваться тем объемом словесного текста, который отвечает запросам театрального искусства. Время изображаемого в драме действия должно уместиться в строгие рамки времени сценического. А спектакль в привычных для новоевропейского театра формах продолжается, как известно, не более трех-четырех часов. И это требует соответствующего размера драматургического текста.

Вместе с тем у автора пьесы есть существенные преимущества перед создателями повестей и романов. Один изображаемый в драме момент плотно примыкает к другому, соседнему. Время воспроизводимых драматургом событий на протяжении 'сценического эпизода не сжимается и не растягивается; персонажи драмы обмениваются репликами без сколько-нибудь заметных временных интервалов, и их высказывания, как отмечал К.С. Станиславский, составляют сплошную, непрерывную линию. Если с помощью повествования действие запечатлевается как нечто прошедшее, то цепь диалогов и монологов в драме создает иллюзию настоящего времени. Жизнь здесь говорит как бы от своего собственного лица: между тем, что изображается, и читателем нет посредника-повествователя. Действие воссоздается в драме с максимальной непосредственностью. Оно протекает будто перед глазами читателя. «Все повествовательные формы,–писал Ф. Шиллер,– переносят настоящее в прошедшее; все драматические делают прошедшее настоящим».

Драма ориентирована на требования сцены. А театр – это искусство публичное, массовое. Спектакль впрямую воздействует на многих людей, как бы сливающихся воедино в откликах на совершающееся перед ними. Назначение драмы, по словам Пушкина,– действовать на множество, занимать его любопытство» и ради этого запечатлевать «истину страстей»: «Драма родилась на площади и составляла увеселение народное. Народ, как дети, требует занимательности, действия. Драма представляет ему необыкновенные, странные происшествия. Народ требует сильных ощущений <..> Смех, жалость и ужас суть три струны нашего воображения, потрясаемые драматическим искусством». Особенно тесными узами связан драматический род литературы со смеховой сферой, ибо театр упрочивался и развивался в неразрывной связи с массовыми празднествами, в атмосфере игры и веселья. «Комический жанр является для античности универсальным»,– заме(304)тила О. М. Фрейденберг. То же самое правомерно сказать о театре и драме иных стран и эпох. Прав был Т. Манн, назвав «комедиантский инстинкт» «первоосновой всякого драматического мастерства»

Неудивительно, что драма тяготеет к внешне эффектной подаче изображаемого. Ее образность оказывается гиперболической, броской, театрально-яркой. «Театр требует <...> преувеличенных широких линий как в голосе, декламации, так и в жестах»,–писал Н. Буало. И это свойство сценического искусства неизменно накладывает свою печать на поведение героев драматических произведений. «Как в театре разыграл»,– комментирует Бубнов («На дне» Горького) исступленную тираду отчаявшегося Клеща, который неожиданным вторжением в общий разговор придал ему театральную эффектность. Знаменательны (в качестве характеристики драматического рода литературы) упреки Толстого в адрес У. Шекспира за обилие гипербол, из-за чего будто бы «нарушается возможность художественного впечатления». «С первых же слов,–писал он о трагедии «Король Лир»,–видно преувеличение: преувеличение событий, преувеличение чувств и преувеличение выражений» В оценке творчества Шекспира Л. Толстой был неправ, но мысль о приверженности великого английского драматурга к театрализующим гиперболам совершенно справедлива. Сказанное о «Короле Лире» с не меньшим основанием можно отнести к античным комедиям и трагедиям, драматическим произведениям классицизма, к пьесам Ф. Шиллера и В. Гюго и т.п.

В XIX–XX вв., когда в литературе возобладало стремление к житейской достоверности, присущие драме условности стали менее явными, нередко они сводились к минимуму. У истоков этого явления так называемая «мещанская драма» XVIII в., создателями и теоретиками которой были Д. Дидро и Г.Э. Лессинг. Произведения крупнейших русских драматургов XIX в. и начала XX столетия – А.Н. Островского, А.П. Чехова и М. Горького – отличаются достоверностью воссоздаваемых жизненных форм. Но и при установке Драматургов на правдоподобие сюжетные, психологические и собственно речевые гиперболы сохранялись. Театрализующие условности дали о себе знать даже в драматургии Чехова, явившей собой максимальный предел «жизнеподобия». Всмотримся в заключительную сцену «Трех сестер». Одна молодая женщина десять-пятнадцать минут назад рассталась с любимым человеком, вероятно, навсегда. Другая пять минут назад (305) узнала о смерти своего жениха. И вот они, вместе со старшей, третьей сестрой подводят нравственно-философские итоги прошедшему, размышляя под звуки военного марша об участи своего поколения, о будущем человечества. Вряд ли можно представить себе это происшедшим в реальности. Но неправдоподобия финала «Трех сестер» мы не замечаем, так как привыкли, что драма ощутимо видоизменяет формы жизнедеятельности людей.

Сказанное убеждает в справедливости суждения А. С. Пушкина (из его уже цитированной статьи) о том, что «самая сущность драматического искусства исключает правдоподобие»; «Читая поэму, роман, мы часто можем забыться и полагать, что описываемое происшествие не есть вымысел, но истина. В оде, в элегии можем думать, что поэт изображал свои настоящие чувствования, в настоящих обстоятельствах. Но где правдоподобие в здании, разделенном на две части, из коих одна наполнена зрителями, которые условились etc»

Наиболее ответственная роль в драматических произведениях принадлежит условности речевого самораскрытия героев, диалоги и монологи которых, нередко насыщенные афоризмами и сентенциями, оказываются куда более пространными и эффектными, нежели те реплики, которые могли бы быть произнесены в аналогичном жизненном положении. Условны реплики «в сторону», которые как бы не существуют для других находящихся на сцене персонажей, но хорошо слышны зрителям, а также монологи, произносимые героями в одиночестве, наедине с собой, являющиеся чисто сценическим приемом вынесения наружу речи внутренней (таких монологов немало как в античных трагедиях, так и в драматургии Нового времени). Драматург, ставя своего рода эксперимент, показывает, как высказался бы человек, если бы в произносимых словах он выражал свои умонастроения с максимальной полнотой и яркостью. И речь в драматическом произведении нередко обретает сходство с речью художественно-лирической либо ораторской: герои здесь склонны изъясняться как импровизаторы-поэты или мастера публичных выступлений. Поэтому отчасти прав был Гегель, рассматривая драму как синтез эпического начала (событийность) и лирического (речевая экспрессия).

Драма имеет в искусстве как бы две жизни: театральную и собственно литературную. Составляя драматургическую основу спектаклей, бытуя в их составе, драматическое произведение воспринимается также публикой читающей.

Но так обстояло дело далеко не всегда. Эмансипация драмы от сцены осуществлялась постепенно – на протяжении ряда столетий и завершилась сравнительно недавно: в XVIII–XIX вв. Всемирно-значимые образцы драматургии (от античности и до XVII в.) в пору их (306) создания практически не осознавались как литературные произведения: они бытовали только в составе сценического искусства. Ни У. Шекспир, ни Ж. Б. Мольер не воспринимались их современниками в качестве писателей. Решающую роль в упрочении представления о драме как произведении, предназначенном не только для сценической постановки, но и для чтения, сыграло «открытие» во второй половине XVIII столетия Шекспира как великого драматического поэта. Отныне драмы стали интенсивно читаться. Благодаря многочисленным печатным изданиям в XIX – XX вв. драматические произведения оказались важной разновидностью художественной литературы.

В XIX в. (особенно в первой его половине) литературные достоинства драмы нередко ставились выше сценических. Так, Гете полагал, будто «произведения Шекспира не для телесных очей» а Грибоедов называл «ребяческим» свое желание услышать стихи «Горя от ума» со сцены. Получила распространение так называемая Lesedrama (драма для чтения), создаваемая с установкой прежде всего на восприятие в чтении. Таковы «Фауст» Гете, драматические произведения Байрона, маленькие трагедии Пушкина, тургеневские драмы, по поводу которых автор замечал: «Пьесы мои, неудовлетворительные на сцене, могут представить некоторый интерес в чтении»

Принципиальных различий между Lesedrama и пьесой, которая ориентирована автором на сценическую постановку, не существует. Драмы, создаваемые для чтения, часто являются потенциально сценическими. И театр (в том числе современный) упорно ищет и порой находит к ним ключи, свидетельства чему – успешные постановки тургеневского «Месяца в деревне» (прежде всего это знаменитый дореволюционный спектакль Художественного театра) и многочисленные (хотя далеко и не всегда удачные) сценические прочтения пушкинских маленьких трагедий в XX в.

Давняя истина остается в силе: важнейшее, главное предназначение драмы – это сцена. «Только при сценическом исполнении,– отметил А. Н. Островский,– драматургический вымысел автора получает вполне законченную форму и производит именно то моральное действие, достижение которого автор поставил себе целью»

Создание спектакля на основе драматического произведения сопряжено с его творческим достраиванием: актеры создают интонационно-пластические рисунки исполняемых ролей, художник оформляет сценическое пространство, режиссер разрабатывает мизансцены. В связи с этим концепция пьесы несколько меняется (одним ее сторонам уделяется большее, другим – меньшее внимание), нередко конкретизируется и обогащается: сценическая постановка вносит в драму новые (307) смысловые оттенки. При этом для театра первостепенно значим принцип верности прочтения литературы. Режиссер и актеры призваны донести поставленное произведение до зрителей с максимально возможной полнотой. Верность сценического прочтения имеет место там, где режиссер и актеры глубоко постигают драматическое произведение в его основных содержательных, жанровых, стилевых особенностях. Сценические постановки (как и экранизации) правомерны лишь в тех случаях, когда имеется согласие (пусть относительное) режиссера и актеров с кругом идей писателя-драматурга, когда деятели сцены бережно внимательны к смыслу поставленного произведения, к особенностям его жанра, чертам его стиля и к самому тексту.

В классической эстетике XVIII–XIX вв., в частности у Гегеля и Белинского, драма (прежде всего жанр трагедии) рассматривалась в качестве высшей формы литературного творчества: как «венец поэзии». Целый ряд художественных эпох и в самом деле проявил себя по преимуществу в драматическом искусстве. Эсхил и Софокл в период расцвета античной культуры, Мольер, Расин и Корнель в пору классицизма не имели себе равных среди авторов эпических произведений. Знаменательно в этом отношении творчество Гете. Для великого немецкого писателя были доступны все литературные роды, увенчал же он свою жизнь в искусстве созданием драматического произведения – бессмертного «Фауста».

В прошлые века (вплоть до XVIII столетия) драма не только успешно соперничала с эпосом, но и нередко становилась ведущей формой художественного воспроизведения жизни в пространстве и времени. Это объясняется рядом причин. Во-первых, огромную роль играло театральное искусство, доступное (в отличие от рукописной и печатной книги) самым широким слоям общества. Во-вторых, свойства драматических произведений (изображение персонажей с резко выраженными чертами, воспроизведение человеческих страстей, тяготение к патетике и гротеску) в «дореалистические» эпохи вполне отвечали тенденциям общелитературным и общехудожественным.

И хотя в XIX–XX вв. на авансцену литературы выдвинулся социально-психологический роман –жанр эпического рода литературы, драматическим произведениям по-прежнему принадлежит почетное место.

ЛИРИКА

В лирике (др.-гр. lyra –музыкальный инструмент, под звуки которого исполнялись стихи) на первом плане единичные состояния человеческого сознания: эмоционально окрашенные размышления, (308) волевые импульсы, впечатления, внерациональные ощущения и устремления. Если в лирическом произведении и обозначается какой-либо событийный ряд (что бывает далеко не всегда), то весьма скупо, без сколько-нибудь тщательной детализации (вспомним пушкинское «Я помню чудное мгновенье...»). «Лирика,–писал Ф. Шлегель,–всегда изображает лишь само по себе определенное состояние, например, порыв удивления, вспышку гнева, боли, радости и т.д.,– некое целое, собственно не являющееся целым. Здесь необходимо единство чувства». Этот взгляд на предмет лирической поэзии унаследован современной наукой.

Лирическое переживание предстает как принадлежащее говорящему (носителю речи). Оно не столько обозначается словами (это случай частный), сколько с максимальной энергией выражается. В лирике (и только в ней) система художественных средств всецело подчиняется раскрытию цельного движения человеческой души.

Лирически запечатленное переживание ощутимо отличается от непосредственно жизненных эмоций, где имеют место, а нередко и преобладают аморфность, невнятность, хаотичность. Лирическая эмоция – это своего рода сгусток, квинтэссенция душевного опыта человека. «Самый субъективный род литературы,–писала о лирике Л. Я. Гинзбург,–она, как никакой другой, устремлена к общему, к изображению душевной жизни как всеобщей». Лежащее в основе лирического произведения переживание – это своего рода душевное озарение. Оно являет собой результат творческого достраивания и художественного преобразования того, что испытано (или может быть испытано) человеком в реальной жизни. «Даже в те поры,– писал о Пушкине Н. В. Гоголь,– когда метался он сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня,–точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрепанная действительность <...> Читатель услышал одно только благоухание, но какие вещества перегорели в груди поэта затем, чтобы издать это благоухание, того никто не может услышать».

Лирика отнюдь не замыкается в сфере внутренней жизни людей, их психологии как таковой. Ее неизменно привлекают душевные состояния, знаменующие сосредоточенность человека на внешней (309) реальности. Поэтому лирическая поэзия оказывается художественным освоением состояний не только сознания (что, как настойчиво говорит Г. Н. Поспелов, является в ней первичным, главным, доминирующим), но и бытия. Таковы философские, пейзажные и гражданские стихотворения. Лирическая поэзия способна непринужденно и широко запечатлевать пространственно-временные представления, связывать выражаемые чувства с фактами быта и природы, истории и современности, с планетарной жизнью, вселенной, мирозданием. При этом лирическое творчество, одним из предварений которого в европейской литературе являются библейские «Псалмы», может обретать в своих наиболее ярких образцах религиозный характер. Оно оказывается (вспомним стихотворение М.Ю. Лермонтова «Молитва») «соприродным молитве» запечатлевает раздумья поэтов о высшей силе бытия (ода Г.Р. Державина «Бог») и его общение с Богом («Пророк» А.С. Пушкина). Религиозные мотивы весьма настойчивы и в лирике нашего века: у В.Ф. Ходасевича, Н.С. Гумилева, А.А. Ахматовой, Б. Л. Пастернака, из числа современных поэтов – у О.А Седаковой.

Диапазон лирически воплощаемых концепций, идей, эмоций необычайно широк. Вместе с тем лирика в большей мере, чем другие роды литературы, тяготеет к запечатлению всего позитивно значимого и обладающего ценностью. Она не способна плодоносить, замкнувшись в области тотального скептицизма и мироотвержения. Обратимся еще раз к книге Л.Я. Гинзбург: «По самой своей сути лирика – разговор о значительном, высоком, прекрасном (иногда в противоречивом, ироническом преломлении); своего рода экспозиция идеалов и жизненных ценностей человека. Но также и антиценностей – в гротеске, в обличении и сатире; но не здесь все же проходит большая дорога лирической поэзии».

Лирика обретает себя главным образом в малой форме. Хотя и существует жанр лирической поэмы, воссоздающей переживания в их симфонической многоплановости («Про это» В.В. Маяковского, «Поэма горы» и «Поэма конца» М.И. Цветаевой, «Поэма без героя» А.А Ахматовой), в лирике безусловно преобладают небольшие по объему стихотворения. Принцип лирического рода литературы – «как мотано короче и как можно полнее». Устремленные к предельной компактности, максимально «сжатые» лирические тексты порой подобны пословичным формулам, афоризмам, сентенциям, с которыми нередко соприкасаются и соперничают. (310)

Состояния человеческого сознания воплощаются в лирике по-разному: либо прямо и открыто, в задушевных признаниях, исповедальных монологах, исполненных рефлексии (вспомним шедевр С.А. Есенина «Не жалею, не зову, не плачу...»), либо по преимуществу косвенно, опосредованно) в форме изображения внешней реальности (описательная лирика, прежде всего пейзажная) или компактного рассказа о каком-то событии (повествовательная лирика). Но едва ли не в любом лирическом произведении присутствует медитативное начало. Медитацией (лат. meditatio –обдумывание, размышление) называют взволнованное и психологически напряженное раздумье о чем-либо: «Даже тогда, когда лирические произведения как будто бы лишены медитативности и внешне в основном описательны, они только при том условии оказываются полноценно художественными, если их описательность обладает медитативным «подтекстом». Лирика, говоря иначе, несовместима с нейтральностью и беспристрастностью тона, широко бытующего в эпических повествованиях. Речь лирического произведения исполнена экспрессии, которая здесь становится организующим и доминирующим началом. Лирическая экспрессия дает о себе знать и в подборе слов, и в синтаксических конструкциях, и в иносказаниях, и, главное, в фонетико-ритмическом построении текста. На первый план в лирике выдвигаются «семантико-фонетические эффекты» в их неразрывной связи с ритмикой, как правило, напряженно-динамичной. При этом лирическое произведение в подавляющем большинстве случаев имеет стихотворную форму, тогда как эпос и драма (особенно в близкие нам эпохи) обращаются преимущественно к прозе.

Речевая экспрессия в лирическом роде поэзии нередко доводится как бы до максимального предела. Такого количества смелых и неожиданных иносказаний, такого гибкого и насыщенного соединения интонаций и ритмов, таких проникновенных и впечатляющих звуковых повторов и подобий, к которым охотно прибегают (особенно в нашем столетии) поэты-лирики, не знают ни «обычная» речь, ни высказывания героев в эпосе и драме, ни повествовательная проза, ни даже стихотворный эпос.

В исполненной экспрессии лирической речи привычная логическая упорядоченность высказываний нередко оттесняется на периферию, а то и устраняется вовсе, что особенно характерно для поэзии XX в., во (311) многом предваренной творчеством французских символистов второй половины XIX столетия (П. Верлен, Ст. Малларме). Вот строки Л.Н. Мартынова, посвященные искусству подобного рода:

И своевольничает речь,

Ломается порядок в гамме,

И ходят ноты вверх ногами,

Чтоб голос яви подстеречь.

«Лирический беспорядок», знакомый словесному искусству и ранее, но возобладавший только в поэзии нашего столетия,– это выражение художественного интереса к потаенным глубинам человеческого сознания, к истокам переживаний, к сложным, логически неопределимым движениям души. Обратившись к речи, которая позволяет себе «своевольничать», поэты получают возможность говорить обо всем одновременно, стремительно, сразу, «взахлеб»: «Мир здесь предстает как бы захваченным врасплох внезапно возникшим чувством». Вспомним начало пространного стихотворения Б.Л. Пастернака «Волны», открывающего книгу «Второе рождение»:

Здесь будет все: пережитое

И то, чем я еще живу,

Мои стремленья и устои,

И виденное наяву.

Экспрессивность речи роднит лирическое творчество с музыкой. Об этом – стихотворение П. Верлена «Искусство поэзии», содержащее обращенный к поэту призыв проникнуться духом музыки:

За музыкою только дело.

Итак, не размеряй пути.

Почти бесплотность предпочти

Всему, что слишком плоть и тело <...>

Так музыки же вновь и вновь!

Пускай в твоем стихе с разгону

Блеснут вдали преображенной

Другое небо и любовь.

(Пер. Б.Л. Пастернака)

На ранних этапах развития искусства лирические произведения пелись, словесный текст сопровождался мелодией, ею обогащался и с ней взаимодействовал. Многочисленные песни и романсы поныне свидетельствуют, что лирика близка музыке своей сутью. По словам М.С. Кагана, лирика является «музыкой в литературе», «литературой, принявшей на себя законы музыки». (312)

Существует, однако, и принципиальное различие между лирикой и музыкой. Последняя (как и танец), постигая сферы человеческого сознания, недоступные другим видам искусства, вместе с тем ограничивается тем, что передает общий характер переживания. Сознание человека раскрывается здесь вне его прямой связи с какими-то конкретными явлениями бытия. Слушая, например, знаменитый этюд Шопена до минор (ор. 10 №12), мы воспринимаем всю стремительную активность и возвышенность чувства, достигающего напряжения страсти, но не связываем это же с какой-то конкретной жизненной ситуацией или какой-то определенной картиной. Слушатель волен представить морской шторм, или революцию, или мятежность любовного чувства, или просто отдаться стихии звуков и воспринять воплощенные в них эмоции без всяких предметных ассоциаций. Музыка способна погрузить нас в такие глубины духа, которые уже не связаны с представлением о каких-то единичных явлениях.

Не то в лирической поэзии. Чувства и волевые импульсы даются здесь в их обусловленности чем-то и в прямой направленности на конкретные явления. Вспомним, например, стихотворение Пушкина «Погасло дневное светило...». Мятежное, романтическое и вместе с тем горестное чувство поэта раскрывается через его впечатление от окружающего (волнующийся под ним «угрюмый океан», «берег отдаленный, земли полуденной волшебные края») и через воспоминания о происшедшем (о глубоких ранах любви и отцветшей в бурях младости). Поэтом передаются связи сознания с бытием, иначе в словесном искусстве быть не может. То или иное чувство всегда предстает как реакция сознания на какие-то явления реальности. Как бы смутны и неуловимы ни были запечатлеваемые художественным словом душевные движения (вспомним стихи В.А. Жуковского, А.А. Фета или раннего А.А. Блока), читатель узнает, чем они вызваны, или, по крайней мере, с какими впечатлениями сопряжены.

Носителя переживания, выраженного в лирике, принято называть лирическим героем. Этот термин, введенный Ю.Н. Тыняновым в статье 1921 года «Блок», укоренен в литературоведении и критике (наряду с синонимичными ему словосочетаниями «лирическое я», «лирический субъект»). О лирическом герое как «я-сотворенном» (М.М. Пришвин) говорят, имея в виду не только отдельные стихотворения, но и их циклы, а также творчество поэта в целом. Это – весьма специфичный образ человека, принципиально отличный от образов повествователей-рассказчиков, о внутреннем мире которых мы, как правило, ничего не знаем, и персонажей эпических и драматических произведений, которые неизменно дистанцированы от писателя.

Лирический герой не просто связан тесными узами с автором, с (313) его мироотношением, духовно-биографическим опытом, душевным настроем, манерой речевого поведения, но оказывается (едва ли не в большинстве случаев) от него неотличимым. Лирика в основном ее «массиве» автопсихологична.

Вместе с тем лирическое переживание не тождественно тому, что было испытано поэтом как биографической личностью. Лирика не просто воспроизводит чувства автора, она их трансформирует, обогащает, создает заново, возвышает и облагораживает. Именно об этом – стихотворение А. С. Пушкина «Поэт» («.. .лишь божественный глагол /До слуха чуткого коснется, /Душа поэта встрепенется, / Как пробудившийся орел»).

При этом автор в процессе творчества нередко создает силой воображения те психологические ситуации, которых в реальной действительности не было вовсе. Литературоведы неоднократно убеждались, что мотивы и темы лирических стихотворений А. С. Пушкина не всегда согласуются с фактами его личной судьбы. Знаменательна и надпись, которую сделал А.А. Блок на полях рукописи одного своего стихотворения: «Ничего такого не было». В своих стихах поэт запечатлевал свою личность то в образе юноши-монаха, поклонника мистически таинственной Прекрасной Дамы, то в «маске» шекспировского Гамлета, то в роли завсегдатая петербургских ресторанов.

Лирически выражаемые переживания могут принадлежать как самому поэту, так и иным, не похожим на него лицам. Умение «чужое вмиг почувствовать своим»–такова, по словам А.А. Фета, одна из граней поэтического дарования. Лирику, в которой выражаются переживания лица, заметно отличающегося от автора, называют ролевой (в отличие от автопсихологической). Таковы стихотворения «Нет имени тебе, мой дальний...» А.А. Блока–душевное излияние девушки, живущей смутным ожиданием любви, или «Я убит подо Ржевом» А.Т. Твардовского, или «Одиссей Телемаку» И.А. Бродского. Бывает даже (правда, это случается редко), что субъект лирического высказывания разоблачается автором. Таков «нравственный человек» в стихотворении Н.А. Некрасова того же названия, причинивший окружающим множество горестей и бед, но упорно повторявший фразу: «Живя согласно с строгою моралью, я никому не сделал в жизни зла». Приведенное ранее определение лирики Аристотелем (поэт «остается самим собою, не изменяя своего лица»), таким образом, неточно: лирический поэт вполне может изменить свое лицо и воспроизвести переживание, принадлежащее кому-то другому.

Но магистралью лирического творчества является поэзия не ролевая, а автопсихологическая: стихотворения, являющие собой акт прямого самовыражения поэта. Читателям дороги человеческая подлинность лирического переживания, прямое присутствие в стихотворении, по словам В.Ф. Ходасевича, «живой души поэта»: «Личность автора, не скрытая стилизацией, становится нам более близкой»; (314) достоинство поэта состоит «в том, что он пишет, повинуясь действительной потребности выразить свои переживания».

Лирике в ее доминирующей ветви присуща чарующая непосредственность самораскрытия автора, «распахнутость» его внутреннего мира. Так, вникая в стихотворения А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, С.А. Есенина и Б.Л. Пастернака, А.А. Ахматовой и М.И. Цветаевой, мы получаем весьма яркое и многоплановое представление об их духовно-биографическом опыте, круге умонастроений, личной судьбе.

Соотношение между лирическим героем и автором (поэтом) осознается литературоведами по-разному. От традиционного представления о слитности, нерасторжимости, тождественности носителя лирической речи и автора, восходящего к Аристотелю и, на наш взгляд, имеющего серьезные резоны, заметно отличаются суждения ряда ученых XX в., в частности М.М. Бахтина, который усматривал в лирике сложную систему отношений между автором и героем, «я» и «другим», а также говорил о неизменном присутствии в ней хорового начала. Эту мысль развернул С.Н. Бройтман. Он утверждает, что для лирической поэзии (в особенности близких нам эпох) характерна не «моносубъектность», а «интерсубъектность», т.е. запечатление взаимодействующих сознаний.

Эти научные новации, однако, не колеблют привычного представления об открытости авторского присутствия в лирическом произведении как его важнейшем свойстве, которое традиционно обозначается термином «субъективность». «Он (лирический поэт.–В.Х.), –писал Гегель,– может внутри себя самого искать побуждения к творчеству и содержания, останавливаясь на внутренних ситуациях, состояниях, переживаниях и страстях своего сердца и духа. Здесь сам человек в его субъективной внутренней жизни становится художественным произведением, тогда как эпическому поэту служат содержанием отличный от него самого герой, его подвиги и случающиеся с ним происшествия».

Именно полнотой выражения авторской субъективности определяется своеобразие восприятия лирики читателем, который оказывается активно вовлеченным в эмоциональную атмосферу произведения. Лирическое творчество (и это опять-таки роднит его с музыкой, а также с хореографией) обладает максимальной внушающей, заражающей силой (суггестивностью). Знакомясь с новеллой, романом или драмой, (315) мы воспринимаем изображенное с определенной психологической дистанции, в известной мере отстраненно. По воле авторов (а иногда и по своей собственной) мы принимаем либо, напротив, не разделяем их умонастроений, одобряем или не одобряем их поступки, иронизируем над ними или же им сочувствуем. Другое дело лирика. Полно воспринять лирическое произведение – это значит проникнуться умонастроениями поэта, ощутить и еще раз пережить их как нечто свое собственное, личное, задушевное. С помощью сгущенных поэтических формул лирического произведения между автором и читателем, по точным словам Л.Я. Гинзбург, «устанавливается молниеносный и безошибочный контакт». Чувства поэта становятся одновременно и нашими чувствами. Автор и его читатель образуют некое единое, нераздельное «мы». И в этом состоит особое обаяние лирики.

Роман: жанровая сущность

Основные типы романа. Предлагаемая классификация не претендует на полноту, которой трудно достигнуть, имея дело с таким жанром, как роман. Она позволяет объединить при сравнении некоторые романы, чтобы привлечь внимание к чертам сходства. В отличие от античного эпоса, средневекового рыцарского романа или, скажем, элегии, роман всегда был в постоянном конфликте с существующими литературными условностями. Все время меняя способы повествования, он заимствовал элементы стиля у драмы, журналистики, массовой культуры и кино, никогда, однако, не утрачивая традицию репортажа, идущую из 17 в.

Социальный роман. Повествование этого рода сосредоточено на разнообразных вариантах поведения, принятого в каждом данном обществе, и на том, как поступки персонажей отвечают или противоречат ценностным установкам данного общества. Двумя разновидностями социального романа являются нравописательный роман и роман культурно-исторический (как правило, строящийся как история семьи). Их персонажи всегда поданы на фоне культурных стандартов своего времени. Даже если в центре повествования находится внутренняя жизнь героев, его двигателем всегда являются их конфликты с внешним миром, представителями других классов и убеждений.

Нравописательный роман. Нравописательный роман как правило является более чем камерным социальным повествованием. Сосредоточенный на нюансах и стандартах поведения в обществе, этот тип литературы достигает наибольших удач в результате тщательного анализа мельчайших столкновений, происходящих часто в отгороженной от остального мира среде. «Нравы», которые описывает нравописательный роман, давно уже вышли за пределы «приличного общества». Он может иметь дело с богемой, наркоманами, университетскими профессорами и студентами, столичными штучками и провинциальными увальнями.

Культурно-исторический роман более богат по фактуре. В отличие от плутовского романа это не беглый обзор социальных типов в сменяющих друг друга пестрых эпизодах. Культурно-исторический роман, такой, как Отец Горио Бальзака, Крошка Доррит Диккенса, Война и мир Толстого, Отцы и дети Тургенева, В поисках утраченного времени Пруста, изучает отдельные личности, предлагает собственную социальную психологию классов и групп, содержит впечатляющие символы, в которых выражается отношение автора к целому образу жизни. В романе этого типа встречаются и элементы философии, и эксперименты с формой, но главным в нем является раскрытие значений, принципов и стилей социального поведения, которые управляют жизнями людей. Герой культурно-исторического романа узнает по ходу действия механизм социального продвижения, а также собственное место в общем устройстве мира (например, бальзаковский Эжен де Растиньяк). Интерес к истории, характерный для культурно-исторического романа, часто проявляется в описании нескольких поколений. Для Толстого в Войне и мире прошлое принадлежит одновременно и обществу и частной жизни. С появлением монументальных мемуаров Пруста культурно-исторический роман вступил в новую фазу. В поисках утраченного времени – это не только воспроизведение привычек и манер более раннего периода, но воссоздание работы сознания автора, проникающего в сущность иллюзий как относительно социальной жизни, так и любви. В семи томах Пруст собрал детально документированный материал о состоянии общества, что, собственно, и является главным достижением автора культурно-исторического романа. Для исследования общества в качестве представляющего его микрокосма часто используется история семьи. Т.Манн в Будденброках прослеживает, как одна семья теряет со временем свою групповую идентичность, превращаясь в новых поколениях из некого бюргерского единства в собрание невротиков.

Культурно-исторический роман как художественная форма очень часто имитируется. Так называемые блокбастеры очень часто рекламируются в качестве чего-то «бальзаковского» или «толстовского». Унесенные ветром Маргарет Митчел и многие послевоенные произведения того же типа имеют все внешние приметы культурно-исторического романа, однако их весьма поверхностная социальная психология, стереотипные герои, мелодраматические ситуации и полная неспособность охватить всю сложность и многозначность социальной жизни явно выводит их за пределы обсуждаемой здесь литературы.

Психологический роман. Его отличает сугубое внимание к внутреннему миру человека. В его технический арсенал входят аналитический комментарий, символика, внутренний монолог и поток сознания. Наиболее часто встречающиеся формы психологического романа – «роман воспитания» и детализированный портрет. Под портретом подразумевается последовательное изучение персонажа в момент кризиса. Роман воспитания прослеживает временные стадии в жизни протагониста, преследующего определенную цель. В нем преобладает оптимистический настрой, ибо достигаемая цель – это художественный или профессиональный успех, духовный рост, достижение эмоциональной полноты. Протагонист изучает мир, страдает и под конец разрешает или хотя бы начинает по-новому понимать все конфликты, терзавшие его в детстве или юности. Другой мотив, движущий героем, – вызов обществу. Им характеризуется Жюльен Сорель из Красного и черного Стендаля, он же является мотивом Портрета художника в юности Джойса. Психологический роман достиг «фрейдовских» откровений задолго до Фрейда. Уже Диккенс использовал страшную, угрожающую фигуру каторжника Мэгвича в Больших надеждах как подавленный детский образ, символизирующий асоциальные силы, влияющие на человеческую судьбу.

В арсенале романистов-психологов помимо прямого описания есть и другие методы. Герой часто сам «выдает себя». Так поступает Достоевский в Записках из подполья, давая выговориться своему анонимному «парадоксалисту». Поток сознания, отличающийся от сознательно выстроенного внутреннего монолога хаосом образов и ассоциаций, открывает, чем сознание является для самого себя. Существуют и другие способы раскрытия мыслей и чувств. Один из них парадоксальным образом отрицает всякое заглядывание внутрь. «Психология» персонажа в этом случае выражается предметами, попадающими в его поле зрения. А.Роб-Грийе в Ревности с почти маниакальной точностью описывает самые обыкновенные предметы, попадающие в поле зрения трех людей на колониальной плантации, а также их действия. Невыразимое, таинственное и непрозрачное стало одной из характеристик современного повествования – от Хемингуэя, чьи герои отказываются раскрыть себя, до голосов Беккета, ничего не говорящих о самих себе, но наговаривающих тома об анонимности человеческого сознания в постсовременном мире.

Роман идей. В романе всегда находилось место для разного рода теорий и мнений относительно общества, космоса, нравственных ценностей, собственно, обо всем на свете. В отличие от психологического романа, роман идей, или «философский» роман, использует персонажей в качестве носителей интеллектуальных теорий. Но если, скажем, в диалогах Платона участники являются лишь рупором философа, герои романа – полноценные персонажи, разделяющие те или иные взгляды. В Братьях Карамазовых Достоевский использует и фантастические (Легенда о Великом Инквизиторе), и «реальные» сцены, чтобы высказать идеи, которые мучают его героев. Т.Манн в Волшебной горе использует и дебаты в духе Достоевского (диалоги либерала Сеттембрини с иезуитом Нафтой), и сложную систему символов (рентгеновский снимок как поэтическое проникновение в глубь вещей) для высказывания своих идей относительно современной цивилизации. Дебаты и символику использует Кафка в Процессе. Чешский романист М.Кундера создает вокруг своих героев угрожающее политическое окружение, заставляющее их искать автономии от него в игре, сексе и искусстве. В Невыносимой легкости бытия он исследует последствия господства тоталитарного режима 1968.

Приключенческий роман, роман с интригой, роман поисков исследуют территорию, выходящую за границы обыкновенной жизни. Как правило, они предусматривают множество сюжетных осложнений. Будь то дешевое развлечение или высокое искусство, эти романы удовлетворяют ожидания тех читателей, кому по душе сильные герои, кто любит быстрое, кинематографическое мелькание декораций. В традиции рыцарского романа протагонист преследует либо идеал, либо любимого человека, либо зачарованное место, либо какую-то определенную идею. На пути его ждут испытания, препятствия, унижения; в самом конце – исполнение желаний, крушение или разочарование. В отличие от психологического портрета приключенческая история всегда связана с действием. Дороги, реки, морские путешествия и все в этом духе часто служат ключевым элементом в качестве либо функционального, либо символического пути к достижению цели.

Любовь и страсть – центральный элемент романа поисков. Его самая простая форма – готическая история о бедной девушке, встретившейся с благородным богатым человеком (Ребекка Дафны дю Морье). Более высоким качеством обладают любовные истории с элементом развлекательности, но обогащенные поэтическим чувством, иронией, трагизмом. Такими романами поисков, несмотря на все различия, являются Грозовой перевал Эмилии Бронте, Великий Гэтсби Фицджералда и Лолита Набокова. Как все романы поисков, они проникнуты готическим духом чудесного и страшного. Презрение ко всему условному и практическому отличает почти все романы поисков. Твеновский Гек Финн готов отправиться хоть в ад, при условии, что там его не встретит мисс Уотсон. Сжигает за собой мосты и герой Моби Дика Мелвилла. Персонажи, ищущие приключений или втянутые в интригу, часто встречаются с трагическими последствиями. Трактовка приключения как катастрофы выделилась в почти отдельный жанр. Речное путешествие в Сердце тьмы Конрада и трагически заканчивающееся плавание по реке в Избавлении Дж.Дики никак не напоминают побег Гека Финна от цивилизации. Шпионские истории, выстраивающие сложные интриги вокруг людей, живущих в исключительных обстоятельствах, также могут заканчиваться самым непредвиденным образом.

Потенциал романа приключений и поисков очень велик. Он может включить в себя все возможное и хоть чуть-чуть правдоподобное для людей с воображением. Главное, чтобы это не напоминало ежедневную жизнь. Его герои и антигерои всегда находятся в крайних ситуациях и в странном антураже, но никогда не отрываются от корней романа, предполагающего позицию объективного репортажа; они никогда не становятся продуктами чистой фантазии.

Экспериментальный роман. Подобно тем психологическим романам, что решительно рвут с логикой причины и следствия в сюжете и характеристике персонажей, экспериментальный роман добавляет литературе одно важное качество – постоянное осознание используемой литературной техники. Экспериментальный роман подчас трудно читать, так как он считает своей целью не воспроизведение реальности, но выстраивание собственной формы. Сюжет и характер постоянно подвергаются автором сомнению. Основы такого подхода заложил еще Стерн в Тристраме Шенди. Стерн и его последователи вступают в прямой контакт с «сообщником-читателем» (выражение Кортасара). Эта линия не заглохла и в 19 в., что демонстрируют Sartor Resartus Карлейля, Записки из подполья Достоевского. Структура же «истории» подверглась сомнению еще в романе Гюисманса Наоборот, где протагонист занят лишь чтением и потаканием своим прихотям.

Петербург А.Белого (1911–1913), высшее достижение прозы русского символизма – первый в мировой литературе «роман сознания», в котором продолжается художественное освоение Белым философии истории. Петербург – текст с чрезвычайно сложной и многоуровневой системой символических смыслов – психологических, литературных, социальных, исторических, философских, оккультных. Любой элемент романа дает новые значения на каждом из этих уровней интерпретации. Тема романа выросла из двухсотлетней мифологии Петербурга, в ней сложно взаимодействуют подтексты едва ли не всей классической русской литературы «петербургского периода».

В эпопее Пруста В поисках утраченного времени главное – не сюжет, но сам момент воспоминания, когда под влиянием какой-то незначительной причины начинает работать память Марселя. Нет «истории» в строгом смысле и в Улиссе Джойса, который является прежде всего проекцией того, что может удержать в себе человеческое сознание: впечатлений, восприятий, знаний, и в эпопее Марселя Пруста В поисках потерянного времени. Произведение с очевидной автобиографической основой – Жизнь Арсеньева Бунина. Реальное время, время конечное и неизбежно вершащееся смертью, через погружение героя в собственное прошлое побеждается бесконечным временем сознания – памятью. Жизнь Арсеньева – уникальный для русской литературы опыт «романа сознания». Его темы и мотивы близки Прусту.

Еще более трудны для восприятия писатели, разрушающие сюжетное повествование. Безымянный Беккета представляет собой монолог, не имеющий отношения ни к каким событиям. Другие экспериментаторы сохраняют условность «рассказывания истории», однако совершенно не заинтересованы в ее ясности и доступности. Роман превращается в своеобразный лабиринт, где главными элементами становятся стиль и структура.

Подобно странице Писания, страница романа обладает авторитетом написанного слова. Будучи древними, как сама цивилизация, слова могут быть расставлены так, чтобы забавлять и наставлять. Слова заставляют читателя сотрудничать, работать для собственного просвещения и понимания. Современный опыт чтения романа связан с тишиной и отгороженностью от мира. Жанр стал своего рода внутренним космосом, местом, где можно размышлять, воображать, вспоминать. Роман – это форма познания, рассчитанная на века благодаря своей гибкости и постоянному стремлению оценивать возможности человека, находящегося в окружении других людей.

Особое место в литературоведении занимает проблема образа автора в художественной литературе, позволяющая обнаруживать различные формы присутствия автора в его творении. Прежде всего эти формы зависят от родовой и жанровой принадлежности произведения. Субъективное авторское начало проявляется также в заглавии, эпиграфе, начале и концовке основного текста, в посвящениях, авторских примечаниях, предисловиях, послесловиях. К тому же кругу вопросов можно отнести использование авторами псевдонимов с выразительными значениями: Максим Горький, Андрей Белый, Иван Приблудный, Павел Беспощадный, Иван Вольнов.

По сей день проблема автора остается одной из самых спорных в литературной науке.

Цель писателя — понять и воспроизвести действительность в ее напряженных конфликтах.

Замысел — первообраз будущего произведения, в нем находятся истоки главных элементов содержания, конфликта, структуры образа.

Сохранение буквы реальности для писателя, в отличие от человека, рассказывающего о факте своей биографии, не является обязательным условием. Рождение замысла — одно из таинств писательского ремесла. Одни писатели находят темы своих произведений в газетных рубриках, другие — в известных литературных сюжетах, иные обращаются к собственному житейскому опыту. Импульсом к созданию произведения может стать ощущение, переживание, незначительный факт реальности, случайно услышанная история (А. Ф. Кони рассказал Л. Н. Толстому о судьбе проститутки Розалии, и эта история легла в основу романа «Воскресение»), которые в процессе написания произведения разрастаются до обобщения. Замысел (например, у А. П. Чехова) может долго пребывать в записной книжке в виде скромного наблюдения.

Единичное, частное, наблюдаемое автором в жизни, в книге, проходя через сравнение, анализ, абстрагирование, синтез, становится обобщением действительности.

В процессе создания произведения от замысла до его окончательной реализации осуществляется и субъективное открытие смыслов, и создание такой картины реальности, в которой присутствуют общезначимые сведения о наличной действительности каждого человека, организованные в соответствии с концепцией автора.

Движение от замысла к художественному воплощению включает в себя муки творчества, сомнения и противоречия. Многие художники слова оставили красноречивые свидетельства о тайнах творчества.

Трудно выстроить условную схему создания литературного творения, так как каждый писатель уникален, однако при этом обнаруживаются показательные тенденции. В начале работы писатель стоит перед проблемой выбора формы произведения, решает, писать ли от первого лица, то есть предпочесть субъективную манеру изложения, или от третьего, сохранив иллюзию объективности и предоставив фактам говорить самим за себя. Писатель может обратиться к современности, к прошлому или будущему. Формы осмысления конфликтов разнообразны — сатира, философское осмысление, патетика, описание.

Потом возникает проблема организации материала. Литературная традиция предлагает множество вариантов: можно в изложении фактов следовать естественному (фабульному) ходу событий, иногда целесообразно начать с финала, со смерти главного героя, и изучать его жизнь до самого рождения.

Автор поставлен перед необходимостью определить оптимальную границу эстетической и философской соразмерности, занимательности и убедительности, которые нельзя переходить в толковании событий, чтобы не разрушить иллюзию «реальности» художественного мира. Л. Н. Толстой утверждал: «Каждый знает то чувство недоверия и отпора, которое вызывается видимой преднамеренностью автора. Стоит рассказчику сказать вперед: приготовьтесь плакать или смеяться, и вы наверно не будете плакать и смеяться».

Затем обнаруживается проблема выбора жанра, стиля, репертуара художественных средств. Следует искать, как требовал Ги де Мопассан, «то единственное слово, которое способно вдохнуть жизнь в мертвые факты, тот единственный глагол, который только и может их описать».

О муках воплощения замысла в завершенный текст рассуждали многие писатели. Жизненная школа — недостаточное условие для создания книги, необходим период литературного ученичества, чтобы овладеть достаточным объемом знаний и опыта, найти свои темы и сюжеты. Возраст писателя, его материальное положение, жизненные обстоятельства, неотрефлексированность переживаний имеют важное значение для понимания творческой практики. Д. Н. Г. Байрон признавался: «Для того, чтобы написать трагедию, нужно иметь не только талант, но и многое пережить в прошлом и успокоиться. Когда человек находится под влиянием страстей, он может только чувствовать, но описать свои чувства не может. Но когда все уже прошло, тогда, доверившись памяти, можно создать нечто значительное».

Среди причин, затрудняющих творческий процесс, — ощущение пределов своих возможностей, осознание безграничности темы, казавшейся на начальном этапе решаемой. Замысел «Человеческой комедии» Бальзака так и не воплощен до конца; «Ругон-Маккары» Золя тоже не завершены; часть «Люсьена Левена» Ф. Стендаля, «Бувар и Пекюше» Г. Флобера остались в черновиках.

Творчество — это и ощущение безграничности возможностей, и кризисные моменты беспомощности перед текстом, когда автор испытывает смущение, растерянность, бессилие перед грандиозностью поставленных задач; это и вдохновленность стремлением расставить единственно верные философские акценты. Здесь не обходится без серьезной и кропотливой работы. Л. Н. Толстой четыре раза переписывал сцену беседы Левина со священником, «чтобы не видно было, на чьей стороне автор».

Особый аспект творческой деятельности — ее цели. Обнаруживается множество мотивов, которыми писатели объясняли свое творчество. А. П. Чехов видел задачу писателя не в поиске радикальных рекомендаций, а в «правильной постановке» вопросов: «В «Анне Карениной» и в «Онегине» не решен ни один вопрос, но они вполне удовлетворяют, потому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус».

Так или иначе, литературное произведение выражает отношение автора к действительности, которое становится в определенной степени исходной оценкой для читателя, «замыслом» последующего жизненного и художественного творчества.

Авторская позиция выявляет критическое отношение к окружающему, активизируя стремление людей к идеалу, который, как и абсолютная истина, недостижим, но к которому нужно приблизиться. «Напрасно думают иные, — размышляет И. С. Тургенев, — что для того, чтобы наслаждаться искусством, достаточно одного врожденного чувства красоты; без уразумения нет и полного наслаждения; и само чувство красоты также способно постепенно уясняться и созревать под влиянием предварительных трудов, размышления и изучения великих образцов».

Творческий процесс отличается от обычных переживаний не только глубиной, но главным образом своей результативностью. Движение от замысла к завершенному произведению — это наделение случайного характеристиками «узнаваемой реальности». Ведь цель книги, помимо художественной интерпретации субъективных представлений о мире, воздействовать на мир. Книга становится достоянием человека и общества. Ее задача — вызвать сопереживание, помочь, развлечь, вразумить, воспитать.

Восприятие произведения читателем

Завершенный текст является импульсом к следующей стадии существования произведения, когда в процессе восприятия книга объективируется в читательском опыте.

Когда книга становится достоянием читательской оценки, начинается новая судьба писателя и произведения. Не всегда она бывает благостной, ведь публика, грустно иронизирует Мопассан, «кричит нам: "Утешьте меня. Позабавьте меня. Растрогайте меня. Рассмешите меня. Заставьте меня содрогнуться. Заставьте меня размышлять". И только немногие избранные умы просят художника: "Создайте нам что-нибудь прекрасное в той форме, которая всего более присуща вашему темпераменту"».

Восприятие произведения зависит от читательского кругозора, интересов, размытости критериев художественности, от различных социальных, идеологических, эстетических причин. Споры разрастаются вокруг стиля, художественных достоинств, общей концепции произведения, полемика может возникнуть и по поводу ошибочных представлений автора о соотношении реальности с художественным идеалом. Писатель не свободен от обвинений, что изображенное им явление нетипично, его упрекают в эстетизации зла, в необоснованном преувеличении мрачных сторон жизни, в покушении на истину и добродетель. Писателю, по словам Н. В. Гоголя, «не собрать народных рукоплесканий... ему не избежать, наконец, современного суда, который отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев».

Искреннее движение к истине часто истолковывается превратно. Виною тому, по словам Ф. М. Достоевского, читательская привычка видеть в произведении «рожу сочинителя». П. Мериме писал по этому поводу: «Люди всегда склонны предполагать, будто автор думает то, что говорят его герои».

Писатель исследует явления под углом зрения самых строгих этических критериев, помогая читателю вскрывать достоинства и пороки реальных людей и общества. Задача литературы состоит в углублении представления о жизни, иначе говоря, в том, чтобы, наблюдая и изучая жизнь, познавать ее суть, ее скрытые начала и нести это знание читателю.

Содержание и форма литературного произведения

Содержание и форма — категории, с общефилософской точки зрения характеризующие любое явление природы в его целостности со стороны внутреннего (содержательного) и внешнего (формального) своеобразия. Содержание — сущность явления, форма — способы ее (сущности) выражения. Эти положения распространяются и на произведения искусства, в том числе и на литературно-художественные произведения. Содержание и форма представляют собой нерасторжимое диалектическое единство, в котором, по утверждению Гегеля, осуществляется динамика непрерывного взаимоперехода одной категории в другую (содержания в форму и формы в содержание).

Тематика художественного произведения традиционно рассматривается в литературоведении как одна из сторон содержания литературного произведения. Центром художественной тематики является понятие «тема».

Тема (от др.-гр. теца — букв, то, что положено в основу) — предмет художественного изображения (то, о чем говорится) и художественного познания (все то, что стало основой авторского интереса, осмысления и оценки). Тема как фундамент художественного произведения подчиняет себе отдельные элементы произведения, составляет, по словам Б. В. Томашеского, «единство значений отдельных элементов произведения».

Литература как вид искусства обладает огромными возможностями изображения явлений жизни, мыслей и чувств человека, реальных и фантастических объектов действительности. Поэтому тематика художественных произведений богата и разнообразна.

Художественные темы подразделяются в литературоведении на несколько групп.

Во-первых, предметом познания в литературе становятся «вечные темы». Это комплекс значимых для человечества во все эпохи и во всех литературах явлений — темы жизни и смерти, света и тьмы, любви, свободы, долга и т. д. В литературах разных стран и эпох эти темы преломляются и осознаются писателями по-своему, но всегда составляют неотъемлемую часть тематики, так как их предмет всегда интересен и важен для читателя. Именно поэтому так различен образ Дон Жуана у Мольера, Дж. Байрона, А. С. Пушкина или Б. Шоу. Писателей интересуют разные аспекты образа. Герой предстает как нарушитель моральных норм, и как дерзкий бунтарь, противник ханжеской морали, и как искатель вечной красоты, и как разочарованный скептик. Через этот образ по-разному раскрывается тема поиска идеала личности, привлекающая художников и в современности.

Внутри «вечных тем» некоторые ученые выделяют подгруппы онтологических (бытийных, вселенских) тем, таких, как отображение хаоса и космоса, мифологические архетипы и универсалии (огня, воды) и антропологических (глубинные основы человеческого бытия, телесного и духовного). Так, в романе-мифе Дж. Джойса «Улисс» воплощается космическая тема круговорота и повторяемости всего в мире и человеке. Вселенская тема проводится и в сюжетном действии, и во внутренних монологах героя. В этом произведении мифологический пласт тематики выражен напрямую (архетипы организуют всю образную структуру книги) и становится полем игры с читателем. Но и в произведениях литературы реализма, к примеру в романах Ф. М. Достоевского, «вечная тема» борьбы добра и зла становится предметом размышлений писателя и читателей. Тот же тематический узел можно найти и в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», где эта тема заявлена уже в эпиграфе из гетевского «Фауста».

Нередко весь пласт тематики, связанной с общечеловеческими универсалиями, называют философским.

Во-вторых, в художественных произведениях изображаются реалии жизни народов, стран и времен в их исторической конкретности. Национальная специфика жизни людей, традиции и бытовой уклад, важные исторические события, войны и революции, дворцовый этикет и народные празднества — все, что окружает жизнь людей определенной эпохи, составляет предмет культурно-исторической тематики.

К примеру, тема революции стала предметом изображения в таких разных произведениях, как «Конармия» И. Бабеля, где переплетаются героическая романтика и потрясающие своим драматизмом сцены «социального насилия», «красный террор», и поэма «Двенадцать» А. Блока, где революция — «очистительная стихия», которая «производит бурю во всех морях — природы, жизни, искусства».

Обращение к культурно-исторической тематике может становиться жанрообразующим, как, например, в историческом романе, где реалии изображаемой эпохи становятся фундаментом произведений.

Отражение исторического времени характерно для жанра былин и эпических сказаний о подвигах героев, исторической драмы и жанра путешествий. Темы быта, обычаев и обрядов, национальной культурной специфики становятся предметом рассмотрения и в исторической прозе. Например, «История государства Российского» Н. М. Карамзина является своеобразным художественным произведением, запечатлевшим не только политический идеал историка, но и художественную концепцию русского национального характера; написанное ярким и красочным языком, это произведение дало А. С. Пушкину материал для его драмы «Борис Годунов», а В. Г. Белинский назвал «Историю» «великим памятником в истории русской литературы».

Предметом изображения может стать и будущее, как в произведениях жанров научной фантастики. Культурно-историческая тематика может базироваться и на вымышленном художественном мире произведения, как, например, в литературе фэнтези.

С другой стороны, предметом художественного изображения в литературе нередко становится и современность. Например в «Божественной комедии» Данте, созданы широкие художественные панорамы и при этом обращалась к насущнейшим вопросам своего времени, к его отличительным чертам и болевым точкам». Проблемы, волнующие современное писателю общество, становятся предметом размышлений и оценок художников и воплощаются в тематике — выборе материала изображения. К примеру, важнейшей темой, обсуждаемой в российском обществе 60-х годов XIX века, было бедственное положение крестьянства. Обсуждение реформы крепостного права послужило одной из причин появления большого количества публицистических и литературных произведений о жизни и быте крестьян в России. Тургенев и Некрасов, Гоголь, Н. Успенский и Салтыков-Щедрин вывели образы крестьян на авансцену своих произведений. Тема переустройства народной жизни занимала писателей различных идеологических позиций и по-своему была воплощена в их произведениях, служивших откликами на злободневную общественную тему. Этот пласт культурно-исторической тематики называют социальным. (Существующий наряду с другими, он понимался как наиболее значимый в методологии марксистского литературоведения, что привело к искаженному пониманию тематики литературы в целом.)

Но наиболее значимой и распространенной в литературе со времени ее возникновения и до сегодняшнего дня является тема человека и его существования в мире. Образ человека — основной в искусстве слова. Поступки, мысли и чувства персонажей составляют центр авторского интереса в повествовательной литературе, в эпических и драматических жанрах. Внутренний мир человека является предметом познания в лирике. Человек как предмет изображения — центр литературной тематики в целом. Внутри него также можно выделить несколько условных тематических групп. К примеру, круг тем, в основе которых лежит самопознание автора, так называемая исповедальная тематика, где в центре находятся биографическая личность автора, его искания и размышления по поводу собственного существования. Важную роль такая тематика играет в автобиографической литературе. Например, в трилогии Л. Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность» одной из тем является становление личности молодого человека, близкого автору. Автобиографический пласт тематики присутствует и во многих лирических произведениях, так как отражает внутренний опыт автора, раскрывает его отношение к миру и жизни. Такова лирическая героиня ранней Ахматовой. Тема одиночества в мире, присутствующая в лирике Лермонтова, несомненно, имеет под собой автобиографический подтекст, а часто и напрямую отражена в тематике стихов великого поэта.

Также внутри данной тематики выделяется круг тем, связанных с творчеством и искусством. Особенно актуальной эта тематика стала в литературе XIX—XX веков, когда проблемы творческой свободы художника, гения, творца стали предметом пристального внимания литературы. Так, одной из тем романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» является судьба художника и его творений, возможность выразить себя через литературное творчество. «Роман о художнике» некоторыми современными литературоведами признается отдельной жанровой разновидностью романа. Литературу и писателя интересует прежде всего внехудожественная реальность, ее преломление в произведении искусства, поэтому главный пласт тематики связан прежде всего с изображением и познанием действительности и человека, внеположных литературе. Поэтому даже в текстах, где литературная тематика играет важную роль, предметом изображения является не только и не столько искусство, а человек во всех его многоплановых взаимоотношениях с миром.

Художественное произведение поэтому редко бывает моно- тематичным, то есть посвященным раскрытию только одной темы. В меньшей степени это касается лирических произведений, которые ограничены объемом и сконцентрированы на одном или нескольких лирических переживаниях. Произведения эпические и драматические чаще бывают политематичными, то есть в них присутствуют несколько различных тем, волнующих писателя. Например, в романе Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» представлена и историческая тема войны и революции, судеб русской интеллигенции, и круг философских тем, связанных с самоопределением личности в трудной ситуации, и вечные темы любви, и, по расхожему определению, тема «поэта и поэзии».

Исходя из этого, в произведении выделяют главную, доминантную тему (или темы), которая формирует содержательный план произведения, становится его тематическим стержнем, и темы побочные, или периферийные, возникающие по ходу развития действия или организующие часть текста. В больших эпических произведениях, например в эпопеях и многих видах романа, несколько тем развиваются параллельно, воплощаясь в различных сюжетных линиях. Главный герой книги разными гранями своей личности соприкасается со всеми тематическими пластами произведения, отраженными в нескольких сюжетных линиях, как это, например, происходит в уже упоминавшемся «Докторе Живаго».

Кроме того, что в произведении могут быть представлены разные виды тем, о которых говорилось выше, они по-разному воплощаются в художественном тексте. Писатель может стремиться напрямую определить интересующую его тему. Иногда она даже становится заглавием произведения, например М. Ю. Лермонтов в романе «Герой нашего времени» напрямую обращается к изображению характера, занимавшего умы просвещенного общества современной ему эпохи. Роман Н. Г. Чернышевского «Что делать?» тематически обращен к созданию образа «нового человека» и изображению социально-политических противоречий эпохи.

Но художник может и не стремиться выразить тематику программно, напрямую. Такие темы иногда называют подтекстовыми, так как автор на них только намекает, и читателю самому предстоит выяснить эти глубинные темы художественного произведения. Глубинные темы обогащают произведения и дают возможность неоднозначных толкований, различных интерпретаций содержания текста. К примеру, в романе В. В. Набокова «Машенька» видится и тема несчастной любви, и «другой вариант» — намеренного отказа от нее, и как глубинная определяется тема зависти героя к тем, кто живет реальностью, а не воспоминаниями.

Таким образом, тематика художественных произведений бесконечно многообразна, так же как и действительность мира и человека, на которых она основывается. Однако художник стремится не только отобразить интересующие его пласты жизни, но и выделить те его аспекты, которые в наибольшей степени привлекают автора и вызывают, по его мнению, интерес читателя. Эта сторона содержания произведения раскрывается в проблематике.

Идея

Наряду с терминами «тема» и «проблема» понятие художественной идеи представляет одну из граней содержания произведения искусства.

Слово «идея» (от др.-гр. гбеа — то, что видно, представление, в дальнейшем — понятие) пришло в науку о литературе из философии и означает «форму постижения в мысли явлений объективной реальности»50, «сущность» предмета.

В литературоведении термином «идея» было принято обозначать образно выраженные в произведении искусства авторские мысли и чувства — это эмоционально окрашенный содержательный центр художественного произведения. Автор здесь представлен носителем определенной мировоззренческой и художественной позиции, выразителем некоторой точки зрения, а не пассивным «подражателем» природе. В связи с этим наряду со словом «идея» использовались понятия «концепция произведения» и «авторская концепция». В современном литературоведении, кроме этих терминов, функционирует также понятие «творческая концепция произведения»1. Смысловое наполнение этих терминов в целом синонимично.

Художественная идея не есть понятие отвлеченное, в отличие от научных и философских категорий. Она не может быть выражена в определенной словесной формуле, как это происходит, например, в научных текстах. Это связано, во-первых, с образной спецификой искусства и, во-вторых, с субъективно-авторской его направленностью. Глубину своего выражения художественная идея обретает в единстве содержания и формы произведения. Можно лишь условно словесно обозначить авторскую мысль, положенную в основу содержания. Например, в интерпретации Н. Н. Страхова «таинственная глубина жизни — вот мысль "Войны и мира"»51. Это лишь одна из формулировок критика, безусловно справедливых, но не исчерпывающих идейно-смысловую глубину эпопеи Л. Н. Толстого. В обобщении Н. Н. Страхова представлена не сама художественная идея, а, как видим, лишь схематичная передача образной идеи, которая всегда глубже, чем такой словесный «перифраз».

Однако бывает так, что идеи выражаются автором напрямую, в закрепленных словесных формулах. Так иногда происходит в лирических стихотворных текстах, стремящихся к лаконизму выражения. Например, М. Ю. Лермонтов в стихотворении «Дума» выносит основную идею в первые строки: «Печально я гляжу на наше поколенье! // Его грядущее — иль пусто, иль темно, // Меж тем, под бременем познанья и сомненья, // В бездействии состарится оно». Далее поэт в трех строфах раскрывает эту мысль, а в последней строфе приходит к обобщению, возвращающему читателя к главной идее: «Толпой угрюмою и скоро позабытой // Над миром мы пройдем без шума и следа, // Не бросивши векам ни мысли плодовитой, // Ни гением начатого труда».

Кроме того, некоторая часть авторских идей может быть «перепоручена» персонажам, близким по миросозерцанию автору. К примеру, резонер Стародум в «Недоросле» Д. И. Фонвизина становится «рупором» авторских идей, как и «положено» резонеру в классицистических комедиях. В реалистическом романе XIX века герой, близкий автору, может высказывать созвучные писателю мысли — таков Алеша Карамазов у Ф. М. Достоевского.

Некоторые писатели сами формулируют идею своих произведений в предисловиях к ним (например, М. Ю. Лермонтов в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени») или в статьях, письмах, мемуаристике, публицистике и пр. Так, Ф. М. Достоевский писал о идее романа «Идиот»: «Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека». Но мы можем сказать, что идея книги неотделима от образной системы произведения во всей совокупности ее речевых и композиционных элементов. Именно благодаря своему образному выражению художественная идея становится глубже даже авторских отвлеченных объяснений своего замысла. Об этом, отказываясь определять идеи своих произведений в обобщающей отвлеченной мысли, говорили многие писатели. Например, Л. Н. Толстой об «Анне Карениной» в письме Н. Н. Страхову писал следующее: «Если же бы я хотел сказать словами все то, что я имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, который я написал, сначала. И если близорукие критики думают, что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Облонский и какие плечи у Карениной, то они ошибаются. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью... а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно — словами описывая образы, действия, положения»53. Так, специфической особенностью художественной идеи является несводимость ее к отвлеченному положению, образность выражения только в художественном целом произведения.

Отсюда вытекает и другая особенность художественной идеи. По-настоящему художественная идея не является изначально заданной, внеположной произведению. Она может значительно измениться от стадии замысла до момента завершения произведения. Это изменение составляет один из предметов исследования специального раздела литературоведения, изучающего творческую историю произведений. Сравним, к примеру, две редакции «Фауста» Гете — рукописную редакцию 1775 года, называемую в научной литературе «Прафауст», и окончательную редакцию 1808 года, в которой это произведение обычно и публикуется. В «юношеском» варианте отсутствует ключевая для понимания итоговой идеи «Фауста» сцена — «Пролог на небе», где изображен спор между Богом и дьяволом о душе человека — к чему стремится человек в жизни: к познанию высокого и разумного, к добру, или он полностью погружен в низменное удовлетворение своих страстей. «Прафауст» же начинается с монолога героя о бессмысленности земного знания, схоластической науки, которую олицетворяет ученик Фауста Вагнер. Затем Фауст с помощью магических заклинаний вызывает Духа земли, который подготавливает его к встрече с настоящей жизнью. Затем следует путешествие Фауста, встреча с Гретхен, его любовь к ней и трагическая развязка любовного конфликта. Фауст презирает отвлеченную науку, она противопоставлена жизни как более богатой и интересной. Самым важным в жизни является любовь. Герой бунтует против условностей мира, в котором живет, и готов страдать ради подлинной жизни, которой является любовь. Такова была авторская концепция Гете периода «бури и натиска», времени романтических исканий, к которому и относится «Прафауст». В окончательной редакции, кроме «Пролога на небе», появляется и другая ключевая сцена — договор между Фаустом и Мефистофелем, который проясняет основную идею «нового» «Фауста», потому что в этом договоре сказано, в чем условия спора. Если Мефистофель сможет увлечь Фауста земными радостями настолько, чтобы тот остановил свои бесконечные стремления, обратившись к мгновению: «Остановись, ты так прекрасно!» — тогда Мефистофель завладеет душой искателя. Здесь Фауст — символическое воплощение человеческого разума в его бесконечном стремлении к истине, и в области знания, и в области жизни. В «Фаусте» реализована идея бесконечного поиска смысла жизни и оправдания человека в его исканиях. В «Прологе на небе» Бог говорит, что «добрый человек в своем смутном стремлении всегда знает правый путь», хотя он может и блуждать, и ошибаться. Таким образом, идея произведения менялась от первоначального замысла к окончательной редакции на протяжении 25 лет поисков автора. Юношеский образ Фауста — сильный, страстный человек, который хочет отказаться от отвлеченного научного познания в пользу полноты истинной жизни, ее радостей и страданий. В окончательной редакции Фауст — символ безграничности человеческого разума, его стремления к познанию мира. Такая эволюция авторской

концепции обусловлена в первую очередь развитием мировоззрения художника: меняются его взгляды на жизнь, меняется сама действительность, трансформируется и изначальная художественная идея.

По-настоящему художественная авторская концепция обладает глубиной обобщения действительности. Идея произведения включает в себя оценку автором отобранных фактов и явлений жизни. Но оценка эта также выражается в образной форме — путем художественного отображения типического в индивидуальном. Приведем такой пример. Известно, что образ Ильи Ильича Обломова многократно оценивался критиками со времен Н. А. Добролюбова как социальный тип, глубокое обобщение «паразитического существования» крепостнического дворянства. Но вот что по этому поводу писал сам И. А. Гончаров: «Мне, например, прежде всего бросался в глаза ленивый образ Обломова — в себе и в других — и все ярче выступал передо мною. Конечно, я инстинктивно чувствовал, что в эту фигуру вбираются мало-помалу элементарные свойства русского человека — и пока этого инстинкта довольно было, чтобы образ был верен характеру... Если б мне тогда сказали все, что Добролюбов и другие и, наконец, я сам потом нашли в нем, — я бы поверил, а поверив, стал бы умышленно усиливать ту или другую черту и, конечно, испортил бы. Вышла бы тенденциозная фигура!»54 Так, если бы образ был только наглядным, единичным, не заключал бы в себе обобщения, то произведение могло бы быть «безыдейным», оно изображало бы, например, портрет Обломова — «одного знакомого». Но и если бы идея была извне «привязана» к тексту и была бы выражена не в образе, то произведение получилось бы внешне тенденциозным и вряд ли художественным. То есть художественная идея воплощает обобщенное в конкретном. Уже на первых страницах «Обломова» видно, как богат индивидуальными чертами, деталями образ героя. Это не просто отвлеченная формула «помещик — лентяй». Образ, сведенный к отвлеченной идее, обедняется. Но и «портрет без обобщения» не способен служить выражением художественной идеи.

160

Кроме того, мысль, выраженная в произведении, не только образна, но и эмоционально окрашена, часто оценочна. В. Г. Белинский писал, что поэт созерцает идею «не разумом, не рассудком, не чувством и не какою-либо одною способностью своей души, но всею полнотою и целостью своего нравственного бытия, — и потому идея является, в его произведении, не отвлеченною мыслию, не мертвою формою, а живым созданием, в котором

1 Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М„ 1979. Т. 8. С. 105, 106.

живая красота формы свидетельствует о пребывании в ней божественной идеи и в котором... нет границы между идеею и формою, но та и другая являются целым и единым органическим созданием»1. Оценка, даваемая отображенным в произведении явлениям действительности, не должна быть прямолинейной, ее выражение заключено в образном строе по-настоящему художественного произведения. Иначе перед нами предстанет публицистический трактат или тенденциозное в своей прямолинейной авторской оценке произведение, но никак не художественное. Изображая действительность, реальную или вымышленную, внешнюю или внутренний мир чувств и мыслей, писатель оценивает, осмысляет, эмоционально переживает отображенное. К примеру, описание красоты Марии в «Полтаве» А. С. Пушкина представляет собой не только портрет персонажа; это образ идеализированный, содержащий эмоциональную оценку, которая проявляется в ряде поэтических сравнений: «И то сказать: в Полтаве нет // Красавицы, Марии равной. // Она свежа, как вешний цвет, // Взлелеянный в тени дубравной. // Как тополь киевских высот, // она стройна. Ее движенья // То лебедя пустынных вод // Напоминают плавный ход, // То лани быстрые стремленья»55. Сравнения (как тополь, как вешний цвет, лебедь, лань) содержат не только уточнение описания, но и, главное, оценку красоты Марии. Этот эмоциональный характер авторской оценки передается и читателю.

Литературное творение насквозь проникнуто личностным авторским отношением. Этот компонент внутри идейного ядра произведения в современном литературоведении называют по- разному: эмоционально-ценностной ориентацией, модусом художественности, типом авторской эмоциональности. Долгое время вслед за Г. Н. Поспеловым устойчивые типы эмоционального отношения, выраженные в произведении, было принято называть видами пафоса56. К ним относятся героическое, трагическое, романтика, комическое, идиллическое, ирония и другие эстетические категории, характеризующие не только тип авторского отношения, но и идейно-смысловой план произведения в целом. В. И. Тюпа отмечает, что каждая из этих эстетических категорий представляет собой «тот или иной род целостности, предполагающий не только соответствующий тип героя и ситуации, авторской позиции и читательского восприятия, но и внутренне единую систему ценностей и соответствующую ей поэтику: организацию условного времени и условного пространства на базе фундаментального «хронотопа»... систему мотивов, систему «голосов», ритмико-интонационный строй высказывания»57. Так, трагическое, к примеру, воплощается и в образе трагического героя (царь Эдип в античных трагедиях, шекспировский Макбет), в особом типе конфликта, состоящем в неразрешимом противоречии позиции героя и жизненных обстоятельств, когда свободный выбор человека ведет к его гибели («Ромео и Джульетта» В. Шекспира). Трагическое проявляет себя и в картине мира всего произведения (драма А. Камю «Калигула»). Трагическое, изменяясь от эпохи к эпохе, сохраняет свое смысловое ядро — особое мировосприятие бытия, «прорыв» необходимости и одновременно ее торжество, утверждение человеческой свободы ценой поражения или смерти, верность своим идеалам перед лицом их крушения.

Художественный текст насыщен смыслами, они могут находиться в разных отношениях друг к другу. Идейный смысл произведения представляет собой единство нескольких идей (по образному определению Л. Н. Толстого — «бесконечный лабиринт сцеплений»), объединенных главной идеей, которая пронизывает весь образный строй произведения. Так, изображая пугачевское восстание, в «Капитанской дочке» А. С. Пушкин показывает историческую обоснованность крестьянского бунта, видит его жестокость, но отказывается рассматривать его руководителей как «злодеев». Подобная оценка раскрывается в противопоставлении милости и справедливости. Екатерина II помиловала Гринева, подобно тому как Пугачев помиловал его и Машу. Пушкинская позиция состоит в том, чтобы «подняться над «жестоким веком», сохранив в себе гуманность, человеческое достоинство и уважение к живой жизни других людей. В этом для него состоит подлинный путь к народу»58. Сопряжение идей народности, милосердия, исторической справедливости составляет многогранный идейный смысл произведения Пушкина.

Итак, художественная идея, образно воплощенная в произведении, включает в себя и авторскую оценку отраженных явлений действительности, и отражение мировоззренческой позиции писателя, его системы ценностей. Авторская концепция представляет собой смысловое ядро художественного содержания, идейный центр литературного произведения как единого целого.

Проблема (гр. лро^гща — задача, нечто, брошенное вперед) — аспект содержания произведения, на котором акцентирует свое внимание автор. Круг проблем, охваченных авторским интересом, вопросов, поставленных в произведении, составляет его проблематику. Разрешение поставленной в произведении художественной задачи — часть творческого процесса писателя, находящая свое воплощение в проблематике его произведения. В письме А. С. Суворину А. П. Чехов писал: «Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует — одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать»1. Так, великий писатель подчеркивает, что выбор вопросов, проблем определяет в целом содержание произведения и ракурс их рассмотрения — писательский интерес к тем или иным явлениям действительности.

Проблематика художественного произведения напрямую связана с авторским замыслом. Она может быть отражена «напрямую», когда интересующие художника проблемы явлены в тексте вне зависимости от образной системы произведения. Открытая проблемность наиболее часто проявляется в жанрах сатиры, научной фантастики, антиутопии, в гражданской лирике. Прямой проблемностью отличается и публицистика. Обычно же художник не стремится выразить свой замысел напрямую, а делает это опосредованно, через образное изображение характеров, предметов и явлений, привлекших его внимание. Автор подчеркивает наиболее существенные, с его точки зрения, стороны предмета изображения. В этом акценте и заключены поставленные автором проблемы.

К примеру, в драме «Маскарад» проблема соответствия внешнего облика и внутреннего мира человека ставится М. Ю. Лермонтовым посредством обращения к образу типичного для светского быта бала-маскарада, где вместо человеческих лиц — личины, «приличьем стянутые маски». За этой «кажущейся» правильностью — бездушная сущность. Маски играют свои роли, становятся привычными и вне действа-маскарада, подменяют собой человека. Если же в этом мире, прикрытом маской «светских приличий», появляется человек, играющий не по «правилам», то и в его поступках видится «личина», а не живое лицо. Так и происходит с главным героем — Арбениным. Показательна одна из финальных сцен драмы, в которой один из персонажей дружески обращается к Арбенину, оплакивающему отравленную им Нину: «Да полно, брат, личину ты сними, //Не опускай так важно взоры. // Ведь это хорошо с людьми, // Для публики, — а мы с тобой актеры». Это лишь один из проблемных пластов пьесы, развернутый с помощью акцента на ключевом образе.

Проблема может реализовываться на разных уровнях произведения. Чаще всего она выражена в изображении характеров, в художественном конфликте. Так, две различные жизненные позиции, два особенных характера противопоставлены в трагедии А. С. Пушкина «Моцарт и Сальери». Что же такое истинный гений? Вопрос, заключающий в себе проблему произведения, находит разрешение в конфликте трагедии. Автор с помощью образного изображения характеров решает поставленную проблему. Сравнивая жизненные позиции персонажей — Моцарта, для которого искусство есть жизнерадостное творчество, свободный полет вдохновения, и Сальери, «поверившего алгеброй гармонию», поэт рассматривает проблему с разных сторон и выражает свою позицию в споре.

Наряду с этим проблематика может органически вытекать из тематики произведения. Так происходит в исторической и художественно-исторической прозе, где отраженные в тематике исторические события могут определять и проблемы, изображенные в произведении. Например, написанные о деятельности Петра I сочинения разных жанров так или иначе связаны с изображением проблем петровского времени — конфликта «нового и традиционного», даже если эти противоречия играют подчиненную роль в сюжете, как в неоконченном «Арапе Петра Великого» А. С. Пушкина.

Проблематика литературного произведения зависит от многих факторов: исторических событий, социальных проблем современности, «идей времени», даже «литературной моды». Но в первую очередь выбор интересующих художника слова вопросов определяется его миросозерцанием, его точкой зрения на те или иные явления действительности. Она отражается в тех авторских акцентах, которые составляют проблематику художественного произведения. Именно этим обусловлен тот факт, что одни и те же темы у разных писателей получают отличное друг от друга освещение и, соответственно, произведения одной тематики обладают различной проблематикой. К примеру, одна из волновавших общество социальных тем середины XIX века — нигилизм — нашла свое воплощение в характерах «новых людей» в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» и в образе Базарова в произведении И. С. Тургенева «Отцы и дети». И если у Чернышевского «новые люди», безусловно, представляют положительный идеал автора, их жизнь является ответом на вопрос, поставленный в заглавии романа, то Базаров — фигура противоречивая. Отвечая К. Случевскому, Тургенев так характеризовал своего героя: «Я хотел сделать из него лицо трагическое... Он честен, правдив и демократ до конца ногтей... и если он называется нигилистом, то надо читать: революционером... Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная, — и все-таки обреченная на гибель, — потому что она все-таки стоит в преддверии будущего» Нигилистические взгляды Базарова входят в противоречие с жизненными обстоятельствами. Суровый, холодный человек с ироническим складом ума, издевавшийся над всем романтическим, называвший любовь «белибердой», «непростительной дурью», не мог победить в себе чувство любви. «Так знайте же, что я люблю вас глупо, безумно», — бросает он Анне Сергеевне. Этими словами Базаров признает, что он бессилен бороться против естественных человеческих чувств, подавление которых он считал необходимым для торжества своих убеждений. Напрасно герой сражался с «романтическим врагом», отрицаемые им «красивости» — природа, любовь, искусство — продолжали существовать. «Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет» — такой метафорой ставит Тургенев точку в жизни человека, всегда ненавидевшего красивую фразу. Автор ставит на первый план проблему истинного и ложного в нигилизме, пробует на прочность идеи, волновавшие общественное сознание. Так, для Чернышевского вопрос «что делать» решен однозначно — именно «новые люди» нужны России. Их деятельность приблизит «светлое будущее» из сна Веры Павловны. У Тургенева же акцент в другом: «Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет... это чепуха... Я нужен России... нет, видно, не нужен. Да и кто нужен?» — произносит Базаров в предсмертные минуты. Таким образом, сходная тематика двух произведений представлена различной проблематикой, которая обусловлена в первую очередь различием авторских мировоззрений. Однако в литературе так было не всегда.

Проблемность как качество произведений искусства исторически появилась достаточно поздно, так как она напрямую связана с тем, что какой-либо вопрос, предмет, явление можно трактовать по-разному. Так, проблемности не было в литературной архаике, древнем эпосе, где все вопросы решены изначально коллективным творческим сознанием. Картина мира, запечатленная в героическом эпосе, гармонична и неподвижна. Литературная архаика развивалась в рамках предания, в котором все заранее известно и предопределено, так как мифологическое сознание не допускает «разночтений». Так же и в фольклорных жанрах, например в волшебной сказке, поведение героев задано сюжетом, роли персонажей определены и статичны.

В средневековом искусстве и литературе XVII—XVIII веков индивидуально-авторское творчество было ограничено рамками разнообразных правил. Такие литературные произведения, написанные по определенным канонам, жанровым, стилистическим и сюжетным, уже содержат некоторую ограниченную проблемность, так как в рамках канона стало возможным предложить новую, авторскую трактовку уже известного материала — такого рода постановку проблем можно наблюдать, к примеру, в литературе классицизма. Такая проблемность не может быть названа самостоятельной, так как круг проблем был ограничен и трактовка их не допускала отклонения от канонов.

Например, центром многих классицистических трагедий была проблема выбора между личным чувством и общественным долгом. На этом противостоянии строится конфликт. Обратимся к трагедии А. П. Сумарокова «Хорев» (1747). Оснельда, дочь низложенного и лишенного власти киевского князя Завлоха, находится в плену у победителя, нового князя Кия. Оснельда любит брата Кия, Хорева, и любима им. Отец же Оснельды, За- влох, стоит под стенами Киева с войском и требует освобождения дочери, не претендуя на отнятый у него престол и власть. Однако Кий подозревает Завлоха именно в покушении на его власть и заставляет Хорева, своего полководца, выступить против Завлоха с войском. Таким образом, Хорев оказывается в безвыходном положении: он не должен ослушаться своего брата и властителя, и он не может причинить ущерба отцу своей возлюбленной: чувство долга и любовь вступают в конфликт. Оснельда просит разрешения на брак с Хоревом у своего отца, надеясь разрешить конфликт. Однако Завлох запрещает дочери любить Хорева, и она тоже попадает в безвыходную ситуацию: она должна повиноваться своему отцу, но не может отказаться от своей любви. Кажется, что герои могут предпочесть свою любовь долгу — повиновению отцу и властителю. Но выбор мнимый — канон трагедии предписывает предпочтение разумного общественного долга. И этически безупречные влюбленные считают делом чести безусловную преданность своему общественному долгу:

ОСНЕЛЬДА: Коль любишь ты меня, так честь мою люби...

Расстанься ты со мной, коль рок любви мешает.

ХОРЕВ: Ты имя мне мое велишь теперь губить

Иль можешь ты потом изменника любить?

Таким образом, выбор предрешен заранее, позиция персонажей неизменна на протяжении всего действия. И проблематика высокой трагедии ограничена жанровым каноном, хотя может несколько варьироваться в зависимости от выбора сюжетной основы, тематики произведения.

Самостоятельная ценность литературной проблематики стала очевидной с упрочением индивидуально-авторского начала в литературе. Такова в особенности реалистическая литература XIX—XX веков. Здесь стало возможным свободное выражение своего отношения к предмету изображения, различные толкования одного и того же. Таким образом, проблематика становится одной из ведущих граней художественного содержания в произведениях, где автор свободен в выборе тех вопросов, которые являются предметом художественного осмысления.

В силу этого некоторые современные жанры, тяготеющие к клишированной тематике и каноничности, в особенности в массовой литературе, редко содержат глубокую и значительную проблематику. Чем разностороннее изображенные в произведении характеры, ситуации, конфликты, чем многограннее и глубже авторская позиция, тем интересней и важней проблематика. К примеру, в авантюрном романе, где заданы сюжетная схема и «типажи персонажей», постановка каких-либо проблем не является преимущественной задачей писателя — важен сам сюжет, а идейно-эстетическое содержание менее существенно. Читатель детектива захвачен развитием действия, в основе которого — раскрытие загадочного преступления. Вопрос о том, кто преступник, конечно же, обусловлен жанром детектива. Здесь и сюжет, и функции действующих лиц определены каноном, даже авторская позиция может быть подчинена жанровой схеме.

Проблематика литературных произведений, так же как и их тематика, многообразна. Художников волнуют вопросы различной направленности. Авторский интерес во все времена вызывали философские вопросы о смысле и ценности человеческой жизни, о природе человека, о добре и зле, о том, что такое свобода и т. д. Круг общечеловеческих, «вечных» вопросов составляет предмет философской проблематики, безусловно наиболее значительной в литературе. Многие произведения литературной классики по отображенным в них проблемам тяготеют именно к ней. К примеру, богатой и разнообразной проблематикой отличается роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Он охватывает вопросы морали, философии, политики, личных отношений. Разнообразное жизненное содержание, множество сцен и действующих лиц сгруппированы в нем вокруг определенных «проблемных» центров, что делает роман стройным и целостным по композиции и замыслу. Отношения действующих лиц романа развиваются напряженно, конфликты достигают большой остроты, проблемы решаются не только в сюжетном движении событий, но и в отвлеченно-философском их толковании героями романа, в особенности Иваном Карамазовым. В нем происходит борьба добра со злом. Он отрицатель, анархист, отвергающий смирение и прощение. Со страданиями человека невозможно примириться даже ради всеобщего счастья. В сочиненной им поэме «Великий инквизитор» говорится о господстве зла на земле. Великий инквизитор заявляет, что человек «слаб и подл», что осуществить учение Христа на земле невозможно, потому что насилие необходимо, чтобы управлять людьми, только таков может быть «мировой порядок». Теории Ивана противопоставляется учение старца Зосимы о «высшей правде жизни», о «религии сердца» — всепрощении. Именно этот путь нравственного религиозного служения, по мнению Достоевского, может победить «карамазовщину» в человеке. Философские проблемы добра и зла, человеческого счастья и путей его достижения определяют одну из линий развития конфликта среди множества других поставленных в романе проблем.

В русской литературе критического реализма видное место принадлежит социальной и социально-психологической проблематике — отражению насущных общественных проблем времени. В яркой художественной форме поставлен «крестьянский вопрос» в поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Работа над произведением происходила в 60—70-е годы XIX века — время бурных политических дискуссий о путях развития пореформенной России. В поэме ставится вопрос о народном счастье. Поиски семью мужиками счастливого человека становятся сюжетным стержнем поэмы. С их точки зрения изображается народная жизнь — мужицкое горе и радости, ужасающая нищета и веселое счастье — «дырявое с заплатами, горбатое с мозолями». Крестьяне тщетно ищут и не находят Непоротую губернию, Непотрошеную волость, Избытково село. Да и имена в поэме говорящие — народный защитник Гриша Доброскло- нов и враги — Оболт-Оболдуев, Утятин, Глуховской. Яким Нагой из деревни Босово, «старик убогонький», так характеризует тяжесть крестьянской жизни:

Работаешь один, А чуть работа кончена, Гляди, стоят три дольщика: Бог, царь и господин!

Социальная проблематика поэмы находит воплощение и в отборе фольклорных элементов — пословиц и поговорок, составляющих наряду с другими фольклорными жанрами неотъемлемую часть поэтики поэмы. «Высоко Бог — далеко царь», «Добра ты, царска грамота, да не про нас написана», «С работы, как ни мучайся, не будешь ты богат, а будешь ты горбат» и другие изречения получают социальное звучание в поэме.

Осмыслению проблем личности в истории, конфликтам исторического прошлого посвящены многие произведения художественной литературы и публицистики, для которой в особенности характерна политическая проблематика. К примеру, на рубеже 80—90-х годов XX века шел активный процесс «возвращения» к массовому читателю многих произведений литературы русского зарубежья, не публиковавшихся в России по идеологическим причинам. Теперь всем известные «Окаянные дни» И. А. Бунина, очерк А. И. Куприна «Ленин» и другие публицистические произведения, отличающиеся открытой политической проблемностью, стали частью единой русской литературы. Во многом взлет литературы с прямой публицистической проблемностью обусловлен самой исторической ситуацией и читательским интересом. Но и художественная проза А. И. Солженицына, В. Н. Войновича, Г. Н. Владимова, С. Д. Довлатова — авторов третьей волны эмиграции — во многом насыщена политической проблематикой противостояния личности тоталитарному государству. Однако в них проблематика преломлена в художественной ткани произведения, то есть не выражена напрямую, а воплощена различными художественными средствами — изображением характеров, портретными описаниями, развитием конфликта.

Таким образом, художественная проблематика может быть различной, как и все многообразие вопросов, волнующих писателя и общество. Она реализуется по-разному — может быть выражена напрямую или опосредованно. Однако проблематика по-настоящему художественного произведения не является довлеющей всему тексту, а составляет одну из граней его художественного содержания наряду с тематикой и идеей.

Национальное своеобразие литературы.

«Народность» как литературная категория возникает в литературе сравнительно поздно.

Важнейшую роль в становлении концепции народности литературы в Европе и России сыграли труды Руссо и Гердера. Эти работы в переводах были известны русскому читателю. В работах Руссо впервые был подвергнут сомнению и затем отвергнут главный принцип классицизма — теория подражания и «украшенного» подражания образцам. Намечаются признаки нового, сентиментально-романтического направления в литературе, открытого романом Руссо «Новая Элоиза»

Вместе с романтизмом пришла в русскую литературу концепция народности. Под влиянием идей Руссо Гердер разрабатывает свое учение об историзме и народности как основных признаках и источниках литературы каждой нации. Философско-историчские концепции Гердера, отразившиеся на развитии новой историографии, также восходят к Руссо, опираются на идеи гуманизма и народности: в противовес отвлеченному рационализму норм выдвигалась задача изображения живой личности из народа.

В становлении теории народности литературы в России первым этапом был интерес к изучению памятников народной старины, второй этап становления новой школы — первая треть XIX века. И для этого этапа были важны работы Гердера. Идея народности пришла в Россию вместе с романтизмом, в эстетике которого она занимала важное место, а романтизм, в свою очередь, также восходит к Гердеру. В трудах Гердера — источник идей народности и романтизма начала XIX века.

Термин «сюжет» в его литературоведческом смысле был широко введен в употребление представителями французского классицизма.

Усваивая французскую традицию, русская критическая литература использует термин сюжет в аналогичном смысле. В статье «О русской повести и повестях Н. В. Гоголя» (1835) В. Белинский пишет: «Мысль — вот предмет его (современного лирического поэта) вдохновения. Как в опере для музыки пишутся слова и придумывается сюжет, так он создает по воле своей фантазии форму для своей мысли. В этом случае его поприще безгранично».

В течение довольно продолжительного времени в русском литературоведении и критике применяется термин «сюжет», берущий свое начало и заимствованный у французских историков и теоретиков литературы. Наряду с ним употребляется и термин «фабула», довольно широко используемый начиная с середины XIX века. В 20-е годы XX века значение этих понятий терминологически разделяется в пределах одного произведения. Фабула здесь понимается как нечто заранее заданное, как какая-нибудь история, происшествие, событие, взятое из жизни или произведений других авторов.

Впоследствии такой крупный теоретик литературы второй половины XIX века, как А. Н. Веселовский, положивший начало теоретическому изучению сюжета в русском литературоведении, ограничивается только этим термином.

На всех этапах развития литературы сюжет занимал центральное место в процессе создания произведения. Но к середине XIX столетия, получив блестящее развитие в романах Диккенса, Бальзака, Стендаля, Достоевского и многих других, сюжет как будто начинает тяготить некоторых романистов... «Что мне кажется прекрасным и что хотел бы я создать, — пишет в одном из писем 1870 года великий французский стилист Гюстав Флобер (романы которого прекрасно организованы сюжетно), — это книга, которая почти не имела бы сюжета, или такая, по крайней мере, в которой сюжет был бы почти невидимым. Самые прекрасные произведения те, в которых меньше всего материи... Я думаю, что будущность искусства в этих перспективах...»

В желании Флобера освободиться от сюжета заметно стремление к свободной сюжетной форме. Действительно, в дальнейшем в некоторых романах XX века сюжет уже не имеет такого доминирующего значения, как в романах Диккенса, Толстого, Тургенева. Жанр лирической исповеди, воспоминаний с углубленным анализом получил право на существование.

А вот один из самых распространенных сегодня жанров — жанр детективного романа, сделал стремительный и необычайно острый сюжет своим основным законом и единственным принципом.

Таким образом, современный сюжетный арсенал писателя так огромен, в его распоряжении столько сюжетных приемов и принципов построения и расположения событий, что это дает ему неисчерпаемые возможности для творческих решений.

Усложнились не только сюжетные принципы, невероятно усложнился в XX веке сам способ повествования. В романах и повестях Г. Гессе, X. Борхеса, Г. Маркеса основой повествования становятся сложные ассоциативные воспоминания и размышления, смещение разных, далеко отстоящих по времени эпизодов, многократные интерпретации одних и тех же ситуаций.

События в эпическом произведении могут сочетаться разными способами. В «Семейной хронике» С. Аксакова, в повестях Л. Толстого «Детство», «Отрочество», Юность» или в «Дон Кихоте» Сервантеса сюжетные события связаны между собой чисто временной связью, так как последовательно развиваются одно за другим на протяжении длительного периода времени. Такой порядок в развитии происходящих событий английский романист Форстер представил в короткой образной форме: «Король умер, а затем умерла королева». Подобного типа сюжеты стали называться хроникальными, в отличие от концентрических, где основные события концентрируются вокруг одного центрального момента, связаны между собой тесной причинно-следственной связью и развиваются в короткий временной период. «Король умер, а затем королева умерла от горя» — так продолжал свою мысль о концентрических сюжетах тот же Форстер. Разумеется, резкую грань между сюжетами двух типов провести невозможно, и такое разделение является весьма условным. Наиболее ярким примером романа концентрического можно было бы назвать романы Ф. М. Достоевского. Например, в романе «Братья Карамазовы» сюжетные события стремительно разворачиваются в течение нескольких дней, связаны между собой исключительно причинной связью и концентрируются вокруг одного центрального момента убийства старика Ф. П. Карамазова.

Самый же распространенный тип сюжета — наиболее часто используемый и в современной литературе — тип хроникально-концентрический, где события находятся в причинно-временной связи.

Сегодня, имея возможность сравнивать и изучать классические образцы сюжетного совершенства (романы М. Булгакова, М. Шолохова, В. Набокова), мы с трудом представляем себе, что в своем развитии сюжет проходил многочисленные стадии становления и вырабатывал свои принципы организации и формирования. Уже Аристотель отметил, что сюжет должен иметь «начало, которое предполагает дальнейшее действие, середину, которая предполагает как предыдущее, так и последующее, и финал, который требует предыдущего действия, но не имеет последующего».

Писателям всегда приходилось сталкиваться со множеством , сюжетных и композиционных проблем: каким образом вводить в разворачивающееся действие новые персонажи, как увести их со страниц повествования, как сгруппировать и распределить их во времени и пространстве. Такой, казалось бы, необходимый сюжетный момент, как кульминация, был впервые по-настоящему разработан лишь английским романистом Вальтером Скоттом, создателем напряженных и увлекательных сюжетов.

Сюжет состоит из конструктивно организованных разными способами эпизодов. Эти сюжетные эпизоды по-разному участвуют в подготовке сюжетной кульминации и в связи с этим обладают разной степенью «акцентности» или напряженности.

Конкретно-повествовательные эпизоды представляют собой повествование о конкретных событиях, действиях персонажей, их поступках и т. д. Эти эпизоды могут быть только сценическими, так как изображают лишь то, что происходит перед глазами читателя в настоящий момент.

Суммарно-повествовательные эпизоды повествуют о событиях в общих чертах, происходящих как в настоящее сюжетное время, так и с большими отступлениями и экскурсами в прошлое, вместе с авторскими комментариями, попутными характеристиками и пр.

Описательные эпизоды почти полностью состоят из описаний самого различного характера: пейзажа, интерьера, времени, места действия, тех или иных обстоятельств и ситуаций. ' Психологические эпизоды изображают внутренние переживания, процессы психологического состояния персонажей и пр. I Таковы основные разновидности эпизодов, из которых строится сюжет в эпическом произведении. Однако гораздо более важным является вопрос о том, как строится каждый эпизод сюжета и из каких повествовательных компонентов он состоит. Ведь у каждого сюжетного эпизода существует своя композиция тех форм изображения, из которых он строится. Такую композицию лучше всего назвать конструкцией сюжетных эпизодов.

Вариантов конструкций эпизодов и использования в них различных повествовательных компонентов существует великое множество, но у каждого автора они, как правило, повторяются. Необходимо отметить и то, что сами компоненты сюжетного эпизода у разных писателей обладают разной степенью выразительности и интенсивности. Так, в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» можно выделить сравнительно немного компонентов, которые участвуют в конструкциях разных по характеру эпизодов и чередуются между собой в определенном порядке. Это предыстории, беседы двух персонажей (при свидетеле или без него), диалоги, триологи и многолюдные сцены-сборы. Беседы двух персонажей по конструктивной форме делятся на беседы в форме исповеди одного из героев (эту конструктивно-повествовательную форму можно назвать исповедью) и беседы-диалоги. Отдельными повествовательными компонентами можно считать изображение внешних действий персонажей и различные описания. Все остальные компоненты четко не выражены, они служат лишь связующим звеном и не могут быть выделены в самостоятельные.

Точно так же можно выделить и классифицировать использование повествовательных компонентов у других романистов.

В сюжете прослеживаются стадии движения лежащего в его основе конфликта. Они обозначаются терминами:

• «пролог» (отделенное от действия вступление),
  
• «экспозиция» (изображение жизни в период, непосредственно предшествующий завязке),
  
• «завязка» (начало действия, возникновение конфликта), «развитие действия»,
  
• «кульминация» (наивысшая точка напряжения в развитии событий),
• «развязка» (момент окончания действия),
• «эпилог» (финал, отдельный от действия основной части текста) Однако не следует механически расчленять сюжет любого произведения на эти элементы. Варианты здесь возможны самые разные и интересные. Например, произведение может начинаться с пролога («Медный всадник» А. С. Пушкина) или с эпилога («Что делать?» Н. Г. Чернышевского), с экспозиции («Ионыч» А. П. Чехова) или сразу с завязки («Ревизор» Н. В. Гоголя). Экспозиция по соображениям идейно-художественной выразительности может перемещаться (биография Чичикова, рассказ о детстве Обломова и т. д.). В то же время было бы неверно рассматривать эти элементы сюжета лишь как внешнее движение происходящего, как связующие звенья, как приемы сцепления событий. Они играют значительную роль и в идейно-художествен- ном отношении: писатель показывает в них характеры, логику взаимоотношений людей, позволяющую понять типичный конфликт изображаемой эпохи, и дает им свою оценку.

В крупном произведении, как правило, содержится несколько сюжетных линий, которые или переплетаются, или сливаются, или развиваются параллельно (например, в романах Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого). Сюжет может иметь одну или несколько кульминаций. Так, в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети» в сюжетной линии Евгений Базаров — Павел Петрович Кирсанов кульминацией является сцена дуэли. В сюжетной линии Базаров — Одинцова кульминационной является сцена, когда герой признается Анне Сергеевне в любви и бросается к ней в порыве страсти...

Каким бы сложным ни было литературное произведение, какие бы сюжетные линии оно ни имело, все в нем направлено к единой цели — к выражению сквозной идеи, объединяющей все нити сюжета в одно целое.

Пролог, экспозиция, завязка, кульминация, развязка, эпилог — все это неотъемлемые составные части сюжета, могущие предстать в той или иной комбинации.

В эпическом произведении сюжет рассматривается как предметно-изобразительная сторона формы, так как изображение персонажей, складывающееся из множества самых разных деталей: поступков, высказываний, внешних описаний и т. д., и сама временная последовательность этих поступков, та или иная взаимосвязь событий — это индивидуальное выражение общих свойств жизни в их авторском осмыслении и оценке. Последовательностью своего развития сюжет раскрывает характеры, проблематику, идейно-эмоциональную оценку событий в произведении. Связь сюжета с содержанием носит определенный характер, который лучше всего следует обозначить как функциональный, ибо сюжет выполняет различные художественные функции по отношению к выражаемому им содержанию.

Каждый раз неповторимая и индивидуальная последовательность событий и поступков персонажей представляет собой результат творческой типизации характеров в их жизненных ситуациях и взаимоотношениях. В типизации характеров и ситуаций почти всегда присутствуют гиперболизация и творческое развитие. Над сюжетом произведения почти всегда идет самая мучительная и кропотливая работа. Ведь именно сюжет раскрывает сущность изображенных характеров, служит выделению, усилению, развитию тех сторон жизни, которые для писателя наиболее существенны.

Сюжет почти никогда не возникает сразу. Прежде чем принять законченную и постоянную форму, он множество раз изменяется, перерабатывается, обрастает новыми фактами из жизни персонажей, сюжетными сцеплениями и мотивировками, всякий раз превращаясь в один из будущих вариантов в творческом воображении писателя. Например, в черновиках к роману «Бесы» Достоевский перебирает многочисленные возможности взаимоотношений нескольких персонажей. Возникают многочисленные варианты одного и того же события. Сюжетных вариантов раскрытия тайного брака Ставрогина с Хромоножкой около восьми.

При создании сюжета активную роль играет творческая экспрессивность и эмоциональность изображения. Персонажу необходимо наиболее полно и законченно проявить себя в найденных и придуманных автором событиях. В связи с этими событиями возникают переживания, рассуждения, поступки, саморазоблачения героев, которые служат для раскрытия и воплощения их характеров. Таким образом, сюжет создается творческой фантазией художника для выражения основного идейного содержания и связан с ним функционально.

Раскрытие особенностей характеров может осуществиться лишь в действии, в поступках и событиях, в последовательности этих событий, или в сюжете. Развитие взаимоотношений персонажей, индивидуальные мотивировки, биографические, любовные истории, переживания — иными словами, весь индивидуально-динамический ряд и представляет собой сюжет произведения.

Обычно писатель в процессе развития сюжета изображает те стороны характера своего персонажа, которые кажутся ему наиболее существенными, раскрывающими возможно полнее идею произведения и которые могут проявиться только в определенных событиях и их последовательности. Раскрывая свой сюжет, автор не может да и не ставит своей целью одинаково освещать все сюжетные звенья, эпизоды, взаимоотношения и т. д. Концентрируя свое внимание на центральных, узловых событийных моментах, выбирая для подробного изображения одни из них и жертвуя другими, писатель может строить развитие сюжета самыми разными способами. И этот целенаправленный, последовательный подбор событий и взаимоотношений, часть из которых ставится в центре сюжетного повествования, а другая служит связующим звеном или незначительным проходным моментом, является самым важным для построения сюжета.

Авторская оценка может быть по-разному выражена в ходе сюжетного повествования. Это может быть прямое авторское вмешательство, авторские сентенции и нравоучения, избрание одного или нескольких персонажей «рупором» автора, своеобразным судьей происходящего. Но в любом случае весь ход событий, вся причинно-временная обусловленность этих событий строится по принципу наиболее экспрессивного выражения в них идейной оценки характеров.

Каждая сцена, каждый эпизод, сюжетный прием имеет определенную функцию. В каждом сюжете все главные и второстепенные персонажи, выполняя свою содержательную функцию, одновременно представляют собой некую иерархию, в каждом случае индивидуальную, противопоставлений, противостояний, сплетений, объединенных по определенной художественной системе.

Композиция

По материалам курса "Подготовка к Единому Государственному Экзамену по литературе".

Композиция (от лат. сошро — складывать, строить) — это построение художественного произведения.

Многоеюжетность и многоплановость романов Достоевского поражала его современников, но новая композиционная форма, выстраивающаяся в результате этого, не всегда понималась ими и характеризовалась как сумбурная и неумелая. Известный критик Николай Страхов обвинял писателя в том, что он не может справиться с большим количеством сюжетного материала, не умеет как следует расположить его. В ответном письме к Страхову Достоевский соглашался с ним: «Вы ужасно метко указали главный недостаток, — писал он. — Да, я страдал этим и страдаю: я совершенно не умею, до сих пор не научился совладать с моими средствами. Множество отдельных романов и повестей рядом вписываются у меня в один, так что ни меры, ни гармонии».

«Чтобы строить роман, — писал впоследствии Антон Павлович Чехов, — необходимо хорошо знать закон симметрии и равновесия масс. Роман — это целый дворец, и надо, чтобы читатель чувствовал себя в нем свободно, не удивлялся бы и не скучал, как в музее. Иногда надо дать читателю отдохнуть и от героя, и от автора. Для этого годится пейзаж, что-нибудь смешное, новая завязка, новые лица...»

Способов передачи одного и того же события может быть очень много, и они, эти события, могут существовать для читателя и в виде авторского повествования или воспоминания одного из персонажей, или в виде диалога, монолога, многолюдной сцены и т. д.

Использование различных композиционных компонентов и их роль в создании общей композиции у каждого автора отличается определенным своеобразием. Но для композиции повествования важно не только то, как сочетаются композиционные компоненты, но и то, что, как, когда и каким образом выделяется, акцентируется в общем построении повествования. Если, скажем, писатель пользуется формой диалога или статического описания, каждое из них может потрясти читателя или пройти незамеченным, явиться «отдыхом», по замечанию Чехова. Заключительный монолог, например, или многолюдная сцена, где собраны почти все герои произведения, могут необычайно вырастать над произведением, являться его центральным, ключевым моментом. Так, например, сцена «суда» или сцена «В Мокром» в романе «Братья Карамазовы» являются кульминационными, то есть заключающими в себе высшие точки сюжетного напряжения.

Композиционной акцентностью в повествовании нужно считать наиболее яркий, выделенный или напряженный сюжетный момент. Обычно это такой момент сюжетного развития, который вместе с другими акцентными моментами готовит самую напряженную точку в повествовании — кульминацию конфликта. Каждый такой «акцент» должен соотноситься с предыдущими и последующими точно так же, как соотносятся между собой повествовательные компоненты (диалоги, монологи, описания и пр.). Определенное системное расположение таких акцентных моментов — важнейшая задача композиции повествования. Именно оно создает в композиции «гармонию и равновесие масс».

Иерархия повествовательных компонентов, одни из которых выделены ярче или приглушены, сильно акцентированы или имеют служебное, проходное значение, и есть основа композиции повествования. Она включает в себя и повествовательное равновесие сюжетных эпизодов, и их пропорциональность (в каждом случае свою), и создание особой системы акцентов.

При создании композиционного решения эпического произведения основным является движение к кульминации каждой сцены, каждого эпизода, а также создание нужного эффекта при совмещении повествовательных компонентов: диалога и многолюдной сцены, пейзажа и динамического действия, монолога и статического описания. Поэтому композицию повествования можно определить как сочетание в пределах эпического произведения разных по продолжительности повествовательных форм изображения, имеющих различную силу напряженности (или акцентности) и составляющих в своей последовательности особую иерархию.

Расшифровывая понятие «композиция сюжета», мы должны исходить из того, что на уровне предметной изобразительности сюжет имеет свою изначальную композицию. Иными словами, сюжет отдельного эпического произведения композиционен еще до своего повествовательного оформления, ибо состоит из индивидуальной последовательности выбранных автором эпизодов. Эти эпизоды составляют цепь событий из жизни персонажей, событий, протекающих в определенном времени и расположенных в определенном пространстве. Композиция этих сюжетных эпизодов, еще не связанных с общим повествовательным потоком, то есть с последовательностью средств изображения, может рассматриваться сама по себе.

На уровне композиции сюжета возможно расчленение эпизодов на «сценические» и «внесценические»: в первых повествуется о событиях, непосредственно происходящих, во вторых — о событиях, которые происходят где-то «за сценой» или происходили в далеком прошлом. Такое подразделение является самым общим на уровне композиции сюжета, но оно с необходимостью приводит к дальнейшей классификации всех возможных сюжетных эпизодов.

Композиция литературных произведений тесно связана с их жанром. Наиболее сложными являются эпические произведения, определяющими признаками которых выступают многие сюжетные линии, разносторонний охват явлений жизни, широкие описания, большое количество действующих лиц, наличие образа рассказчика, постоянное вмешательство автора в развитие действия и т. д. Особенности композиции драматических произведений — ограниченное количество «вмешательства» автора (по ходу действия автор вставляет лишь ремарки), наличие «внесценических» персонажей, позволяющих дать более широкий охват жизненного материала, и пр. Основу лирического произведения составляет не система событий, происходящих в жизни героев, не расстановка (группировка) персонажей, а последовательность изложения мыслей и настроений, выражения эмоций и впечатлений, порядок перехода от одного образа-впечатления к другому. Понять до конца композицию лирического произведения можно, лишь выяснив основную мысль-чувство, выраженную в нем.

Наиболее распространены три типа композиции: простая, усложненная, сложная.

Простая композиция основана, как иногда говорят, на принципе «нитки с бусами», то есть на «наслоении», соединении отдельных эпизодов вокруг одного героя, события или предмета. Этот способ был разработан еще в народных сказках. В центре повествования один герой (Иванушка-дурачок). Нужно поймать Жар-птицу или завоевать красавицу девицу. Иван отправляется в путь. И все события «наслаиваются» вокруг героя. Такова композиция, например, поэмы Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Поиски мужиками-правдоискателями «счастливого» дают возможность поэту показать Русь с разных сторон: и вширь, и вглубь, и в разное время.

Усложненная композиция также в центре событий имеет главного героя, у которого завязываются отношения с другими персонажами, возникают различные конфликты, образуются побочные сюжетные линии. Соединение этих сюжетных линий и составляет композиционную основу произведения. Такова композиция «Евгения Онегина», «Героя нашего времени», «Отцов и детей», «Господ Головлевых». Усложненная композиция — самый распространенный тип построения произведения.

Сложная композиция присуща роману-эпопее («Война и мир», «Тихий Дон»), такому произведению, как «Преступление и наказание». Множество сюжетных линий, событий, явлений, картин — все это соединено в одно целое. Здесь несколько главных сюжетных линий, которые то развиваются параллельно, то перекрещиваются в своем развитии, то сливаются. Сложная композиция включает и «наслоения», и отступления в прошлое — ретроспекцию.

Все три вида композиции имеют общий элемент — развитие событий, действия героев во времени. Таким образом, композиция — важнейший элемент художественного произведения.

Часто главным композиционным приемом в литературном произведении выступает контраст, позволяющий реализовать авторский замысел. На этом композиционном принципе строится, например, рассказ Л. Н. Толстого «После бала». Контрастны сцены бала (преобладают определения с положительной эмоциональной окраской) и экзекуции (доминируют противоположная стилистическая окраска, глаголы, выражающие действие). Контрастный прием у Толстого является структурным и идейно- и художественно-решающим. Принцип противопоставления в композиции рассказа М. Горького «Старуха Изер- гиль» (индивидуалист Ларра и гуманист Данко) помогает автору воплотить в тексте произведения свой эстетический идеал. Прием контраста лежит в основе композиции стихотворения М. Ю. Лермонтова «Как часто, пестрою толпою окружен...». Лживому обществу, образам бездушных людей противопоставляется чистая и светлая мечта поэта.

К своеобразным композиционным приемам относится и повествование, которое может вестись от лица автора («Человек в футляре» А. П. Чехова), от лица героя, то есть от первого лица («Очарованный странник» Н. С. Лескова), от лица «народного рассказчика» («Кому на Руси жить хорошо» Н. А. Некрасова), от лица лирического героя («Я последний поэт деревни...» С. А. Есенина), и все эти особенности тоже имеют свою авторскую мотивировку.

В произведение могут быть включены различные отступления, вставные эпизоды, подробные описания. Эти элементы хотя и задерживают развитие действия, однако позволяют многограннее нарисовать героев, полнее раскрыть замысел автора, убедительнее высказать идею.

Повествование в литературном произведении может строиться в хронологической последовательности («Евгений Онегин» А. С. Пушкина, «Отцы и дети» И. С. Тургенева, автобиографические трилогии Л. Н. Толстого и М. Горького, «Петр Первый» А. Н. Толстого и др.).

Однако композиция произведения может определяться не последовательностью событий, не биографическими фактами, а требованиями логики идейной и психологической характеристики героя, благодаря которым он предстает перед нами различными гранями своего мировоззрения, характера, поведения. Нарушение хронологии событий имеет целью объективно, глубоко, всесторонне и убедительно раскрыть характер и внутренний мир героя («Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова).

Особый интерес вызывает такая композиционная особенность литературного произведения, как лирические отступления, в которых отражаются раздумья писателя о жизни, его нравственная позиция, его идеалы. В отступлениях художник обращается к злободневным общественным и литературным вопросам, нередко они содержат характеристики героев, их поступков и поведения, оценки сюжетных ситуаций произведения. Лирические отступления позволяют понять образ самого автора, его духовный мир, мечты, его воспоминания о прошлом и надежды на будущее.

В то же время они тесно связаны со всем содержанием произведения, расширяют рамки изображаемой действительности.

Отступления, составляющие неповторимое идейно-художественное своеобразие произведения и раскрывающие особенности творческого метода писателя, разнообразны по форме: от краткого попутного замечания до развернутого рассуждения. По своему характеру это теоретические обобщения, социально-философские размышления, оценки героев, лирические призывы, полемика с критиками, собратьями по перу, обращения к своим персонажам, к читателю и т. д.

Разнообразна тематика лирических отступлений в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Ведущее место среди них занимает патриотическая тема — например, в строфах о Москве и русском народе («Москва... Как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!»), о будущем России, которая виделась поэту-патриоту в гуле преобразований и стремительного движения вперед:

Шоссе Россию здесь и тут,

Соединив, пересекут,

Мосты чугунные чрез воды

Шагнут широкою дугой,

Раздвинем горы, под водой

Пророем дерзостные своды...

В лирических отступлениях романа проходит и философская тема. Автор размышляет о добре и зле, о вечности и скоротечности человеческой жизни, о переходе человека из одной фазы развития в другую, высшую, об эгоизме исторических личностей («Мы все глядим в Наполеоны...») и общих исторических судьбах человечества, о законе естественной смены поколений на земле:

Увы! на жизненных браздах

Мгновенной жатвой поколенья,

По тайной воле провиденья,

Восходят, зреют и падут;

Другие им вослед идут...

Автор говорит также о смысле жизни, о загубленной молодости, когда она прошла «без цели, без трудов»: поэт учит молодежь серьезному отношению к жизни, вызывает презрение к существованию «в бездействии досуга», стремится заразить своей неутомимой жаждой дела, творчества, вдохновенного труда, дающего право и надежду на благодарную память потомков.

В лирических отступлениях ярко и полно отразились и литературно-критические взгляды художника. Пушкин вспоминает античных писателей: Цицерона, Апулея, Овидия Назона. Автор пишет о Фонвизине, сатирически изображавшем дворянство XVIII века, называет драматурга «сатиры смелым властелином» и «другом свободы», упоминает Катенина, Шаховского, Баратынского. В отступлениях дана картина литературной жизни России начала ХЕК века, показана борьба литературных вкусов: поэт иронизирует над Кюхельбекером, выступавшим против элегий («...все в элегии ничтожно; // Пустая цель ее жалка...») и призывавшим писать оды («Пишите оды, господа», «...цель оды высока // И благородна...»). В третьей главе содержится великолепная характеристика «нравоучительного» романа:

Свой слог на важный лад настроя,

Бывало, пламенный творец

Являл нам своего героя

Как совершенства образец.

Отмечая то значительное влияние, которое оказал на него Байрон («...По гордой лире Альбиона // он мне знаком, он мне родной»), поэт с иронией замечает о романтизме:

Лорд Байрон прихотью удачной

Облек в унылый романтизм

И безнадежный эгоизм.

Автор размышляет о реалистическом методе художественного творчества (в «Отрывках из путешествия Онегина»), отстаивает реалистически точный язык поэзии, выступает за освобождение языка от наносных влияний и веяний, против злоупотребления славянизмами и иностранными словами, а также против излишней правильности и сухости речи:

Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки

Я русской речи не люблю.

В лирических отступлениях выражается также отношение автора к героям и событиям: не раз с сочувствием или иронией он отзывается об Онегине, называет Татьяну «милым идеалом», с любовью и сожалением говорит о Ленском, осуждает такой варварский обычай, как дуэль, и т. д. В отступлениях (в основном в главе первой) отразились и воспоминания автора о прошедшей молодости: о театральных встречах и впечатлениях, о балах, женщинах, которых он любил. Глубоким чувством любви к Родине проникнуты строки, посвященные русской природе.

Конфликт — противоречие, столкновение (коллизия) между изображенными в произведении группами действующих лиц или отдельными персонажами, героем и обществом (средой), противоборство характеров, идей, настроений.

В конфликте находит выражение борьба нового и старого, общественного и антиобщественного. Так, в пьесе А. Н. Островского «Гроза» основной конфликт — острое противоречие между изжившими себя принципами домостроевского быта и прогрессивными стремлениями к свободному проявлению естественных человеческих прав; резкое столкновение социальной рутины, духовного порабощения, косности, невежества с человеческим достоинством, просветительскими и демократическими взглядами. Наиболее отчетливо противоборствующие силы в произведении представлены в образах Дикого, Кабанихи, Феклуши, с одной стороны, Катерины и Кулигина — с другой. При этом основной конфликт «Грозы», его развитие зависит от частных конфликтов, подчиняющихся основному: Катерина — Кабаниха, Катерина — Тихон, Кулигин — Дикой, Борис — Дикой и др.

Конфликты порождаются определенными социально-политическими, историческими, бытовыми условиями, различиями в характерах героев, их жизненном положении и взглядах. Вот почему то или иное художественное произведение отличается своеобразным конфликтом.

Конфликты бывают разные:

а) социальные — столкновение интересов определенных общественных групп. Например, в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» противостояние «старых» («пошлых») и «новых» людей, то есть людей с буржуазно-мещанскими взглядами на жизнь (Розальская, Сторешников, Жюли и др.), и людей, готовящихся строить новое, подлинно человеческое, социалистическое общество, которое «светло и прекрасно» (Рахметов, Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна);

б) нравственные — так, в романе В. П. Астафьева «Печальный детектив» конфликт заключается в столкновении главного героя — оперативного работника Леонида Сошнина, доброго, совестливого человека — с окружающим миром, в котором сместились нравственные нормы, преданы забвению этические правила;

в) психологические — борьба противоречивых мыслей и чувств в душе отдельного человека. Например, мотивом поведения героя повести В. Г. Распутина «Живи и помни» — дезертировавшего из армии Гуськова — становится постоянный страх разоблачения, страх смерти;

г) философские — например, спор Иисуса Христа и Понтия Пилата в романе Ч. Айтматова «Плаха»;

д) социально-исторические — так, столкновение Чацкого с Фамусове кой Москвой, человека передовых убеждений — с косной, бездуховной, беспринципной социальной средой предстает у Грибоедова как конфликт основных тенденций и сил, противоборствующих в русской истории;

е) конфликт добра и зла, просвещения и невежества (в произведениях классицизма, например в «Недоросле» Д. И. Фонвизина);

ж) интимно-личные — борьба между личными желаниями и общественным долгом. Например, в характере Андрия из повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба» — конфликт между любовью к Родине и любовью к женщине;

з) конфликт между характером и обстоятельствами. Например, отношение героев пьесы А. П. Чехова к судьбе вишневого сада;

и) конфликт характеров, то есть героев, принадлежащих к одной социальной среде, но разных по характеру. Например, столкновение между Троекуровым и старым Дубровским или между Гриневым и Швабриным;

к) конфликт противоборствующих сторон одного характера. Например, борьба в душе Катерины между страстным порывом к личной свободе и счастью и собственными представлениями о нравственности, сложившимися под воздействием «темного царства», в частности религиозно осознанным законом супружеского долга.

Конфликты могут быть также производственные, семейно- бытовые, этические, религиозные, между «отцами» и «детьми» и др.

Наиболее рельефно и остро конфликт выражается в драматическом произведении. Конфликт в пьесе — та пружина, которая движет действие и заставляет проявлять характер (например, основной двигатель сценического действия комедии Н. В. Гоголя — страх «хозяев» города перед ревизором). Наличие конфликта — одно из важнейших условий драмы, в которой жизненные противоречия раскрываются с особым напряжением.

Конфликт непосредственно развивается в сюжете и композиции. Развитие конфликта составляет основу сюжета в литературном произведении, определяет его композицию.

Значительные изменения в композицию, сюжетное развитие драмы, в ее сценическое движение внесли А. П. Чехов и М. Горький (каждый по-своему). В их пьесах действуют новые характеры, новые типы, а если появляются и представители прежних социальных групп и классов, то они раскрываются иначе. В ткань пьесы включается символический, аллегорический, ассоциативный подтекст, значительно усиливается аккомпанемент (песенный, музыкальный, шумовой). В «Вишневом саде» и «На дне» мы не встречаем последовательного развития сюжета с традиционными компонентами — экспозицией и завязкой. Пьесы начинаются сразу с действия, и в процессе уже сценического движения каждый персонаж выявляет себя «самосильно», через поступки, отношение к другим лицам, событиям, собственную речь. Первое знакомство с основными героями происходит сразу же, в начальных сценах. Внимание уделяется не только системе образов, но и жанровой характеристике, и усложненной сюжетно-композиционной структуре этих произведений. Каждая пьеса А. П. Чехова и М. Горького была по-своему новаторской. Особую роль в них играет развязка: именно финальные сцены, как правило, помогают определить идею произведения, прояснить позицию автора.

Внесюжетные элементы

Поэтическую ткань произведения организуют различные художественные элементы. Не только сюжет или конфликт способствует постижению основной мысли текста. Для раскрытия характеров героев, определения перспектив развития сюжета писатели включают в текст внесюжетные элементы. Сны героев, предисловия к произведениям, эпиграфы, лирические отступления, вставные эпизоды, легенды (например, «Легенда о великом инквизиторе» в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»), истории, повести (история няни Татьяны Лариной, «Повесть о капитане Копейкине» в «Мертвых душах»). Письма героев также обладают достаточной степенью самостоятельности, имеют свою стилистическую окраску, особую композицию, служат дополнительной характеристикой образа-пер- сонажа, способствуют развитию сюжета (к примеру, письмо Савелича в «Капитанской дочке», письма Александра Адуева в «Обыкновенной истории»).

Сон как внесюжетный элемент относится к важным компонентам композиции, является одним из способов комментирования и оценки изображенных событий. Сон часто используется в качестве психологической характеристики персонажа и в плане осмысления идейного содержания произведения. Ю. М. Лотман замечает, что «сон — знак в чистом виде, так как человек знает, что есть сон, видение, знает, что оно имеет значение, но не знает — какое. Это значение нужно расшифровать».

Чрезвычайно важную функцию выполняет сон в качестве композиционного элемента. Это отрывок текста, который смыслово выделен из общей ткани произведения и имеет следующие отличительные особенности: максимальная сжатость, схематичность, обилие символики (вследствие этого — концентрация на небольшом участке текста основных смысловых нитей и мотивов), стилевое несоответствие ко всему произведению (дискретность повествования объясняется потоком сознания, отсюда и «бессвязность» ассоциаций).

На начальных этапах проникновения этого внесюжетного элемента в литературу сон воспринимался как сообщение души. Затем через отождествление сна с «чужим пророческим голосом» обнаружилась его диалогическая природа: сон переходит в сферу общения с божественным. В современной литературе сон становится пространством, открытым для самой широкой интерпретации, которая зависит от «типа истолковывающей культуры», а также от восприятия читателя, поскольку «сон — это семиотическое зеркало, и каждый видит в нем отражение своего языка», — утверждает Ю. М. Лотман.

В культуре XX века сон становится одним из ведущих образов интеллектуальных игр наряду с лабиринтом, маской, зеркалом, садом, библиотекой, книгой. По X. Л. Борхесу, сновидение — это присутствие универсального в единичном, знак, меняющий стратегию чтения и «психологическое время» текста и читателя. Постмодернисты трактуют сон как опыт ирреальности, цитату, напоминающую об архетипах культуры.

Знаковая природа сна проявляется в различных художественных эстетиках по-разному. В поэзии барокко, активно обыгрывающей тождество иллюзии и реальности, жизнь уподобляется сну, что в кульминационном пределе литературного эксперимента обозначено метафорой Кальдерона «жизнь есть сон». В романтической эстетике уподобление действительности сновидению — один из способов преодоления границы между реальностью и мечтой. По этой причине в романтических текстах редко уточняется начало сновидения; загадкой для читателя остается переход от реальности к иллюзии. Цельность и единство подобного приема выражена в записях С. Кольриджа: «Если человек был во сне в Раю и получил в доказательство своего пребывания там цветок, а проснувшись, сжимает этот цветок в руке — что тогда?»

Не менее распространено в литературе и указание на момент пробуждения персонажей. Неслучайность данного решения, к примеру в «Щелкунчике» Э. Т. А. Гофмана, объясняется стремлением ввести в произведение прием романтической иронии, который позволяет подвергнуть сомнению любую точку зрения на мир, кажущуюся в иных эстетических построениях очевидной.

Сон с его символическим контекстом, мистикой и ирреальностью содержания позволяет романтикам отождествить воображаемый и провиденциальный космос с таинственным миром души. Так, в творчестве Лермонтова сон становится одним из способов извлечения «бесплотного текста, исполненного миража». Стихотворение «Демон» состоит из двух сновидений, структура произведения представляет, таким образом, «сон во сне». Данный прием делается ведущим в творчестве поэта, и каждое обращение к этому приему расширяет его семантическую нагру- женность. В поэме «Демон», в стихотворениях «Сон», «На севере диком...», даже в романе «Герой нашего времени» сон предстает выражением движения времени, которое изнашивает идеи, меняет ценности, отвращает человека от повседневности и погружает в вечность.

Метафорика сна становится ключом к пониманию авторской позиции. Подобный прием положен в основу многих петербургских повестей Н. В. Гоголя, особенно «Носа». Палиндромиче- ская очевидность названия повести, отмеченная многими исследователями, позволяет отметить и укрупнить фантасмагорию обыденности. В этой системе отношений сон может рифмоваться с частью человеческого тела, мечта — оборачиваться гримасой безумия. Перевернутый мир столицы изобилует парадоксами, которые приводят к сумасшествию, именно поэтому в заключительной повести «Записки сумасшедшего» читатель уже не может различить той грани, за которой перестают действовать законы повседневности и начинает торжествовать изнаночная сторона сознания, погружая мысль и душу Поприщина в бред отчаяния.

В произведениях русской литературы XIX столетия обнаруживается задействованность широкого спектра функций сна как композиционного элемента. В романах Гончарова поэтика сна выступает либо в метафорическом плане, «расшифровывая» внутренний мир персонажа, либо предопределяет дальнейшие события. Татьяне Марковне Бережковой снится поле, покрытое белым чистым снегом, и на нем — одинокая щепка. Мифологема зимы представляется символом непорочности, а щепка — тот грех, который всю жизнь мучает героиню. Сон Марфеньки (статуи в старом доме в Малиновке, которые вдруг приходят в движение) позволяет читателю понять, что для этой героини так и останутся непостижимыми страдания Веры. Статуи античных богинь Минервы и Венеры — это метафорическое представление Марфеньки о совершенстве, «святости» сестры и бабушки.

Роман «Обыкновенная история» начинается с показательной ремарки автора: Александр Федорович Адуев «спал, как следует спать двадцатилетнему юноше». Мотив «небодрствования», как показывает дальнейшее развитие действия, становится ведущим в психологической аттестации героя, который не желает выходить из приятного плена мечтательных ожиданий. Он нежится в мире иллюзий, из-за чего безмерно страдает сам и мучает других. Когда же наступает пробуждение от романтических грез, он выбирает тот стиль поведения, который долгие годы исповедовал его наставник Петр Адуев.

Писатель все же не стремится расставить категоричные акценты. В эпилоге И. А. Гончаров заставляет читателя усомниться в правильности выбранного Александром пути. Ведь и сам Петр Адуев осознает, подобно «бедному Евгению» Пушкина, что «жизнь как сон пустой, насмешка неба над землей». Рациональное отношение к миру оказалось не менее губительным, чем романтические мечты племянника. Когда, казалось бы, рассудочность восторжествовала над мечтательностью, героя подстерегает кризис самопонимания. В результате чего истинность «миражного» стремления к зыбкой мечте заставляет усомниться в бесспорности логики прагматического благополучия.

Особое место в творчестве Гончарова занимает «Сон Обломова». Опубликованный в 1847 году, а затем включенный в роман «Обломов», сон явился композиционным центром произведения. В этом сне полностью отсутствует «миражный» элемент. Д. С. Лихачев пишет, что «Гончаров и не пытается придать сну Обломова характер сна. Он описывает тот мир, в который переносит нас сон Обломова, но не самый сон». Данный феномен породил смысловые аберрации и позволил уже критике XIX века рассматривать произведение как обличение крепостного права и «порочного круга жизни».

Преодолев диктат социо-критических прочтений, не трудно убедиться, что в пределах отдельных структурных уровней текста его соответствие форме сна все же проявилось. В наибольшей степени — в композиции сюжета. В «Сне Обломова» сюжет не подчинен строгой заданности эпического времени. Переход от одного эпизода к другому часто никак не мотивируется, и именно форма сна «узаконивает» произвольность, с которой одна картина сменяет другую. Именно поэтому такие объяснения, как «потом Обломову приснилась другая пора» или «далее Илья Ильич вдруг увидел себя мальчиком лет тринадцати или четырнадцати», являются подтверждением фрагментарности этого текста.

Одна из обычных функций литературного сна — возможность для героя увидеть себя со стороны: во сне происходит материализация внутреннего мира, душевного опыта героя, и сам герой одновременно оказывается субъектом и объектом сновидения. Ю. В. Манн в книге «Поэтика Гоголя» замечает, что с этой целью связано введение в повествование субъективного плана того персонажа, которому снится сон. Данный прием используется писателями для «устранения» позиции повествователя. В «Сне Обломова» эти условия не соблюдены. Повествование строится таким образом, что в роли интерпретатора сна выступает не Илья Ильич, а повествователь. Несмотря на то что, как и во всем романе, в «Сне Обломова» повествователь находится вне изображаемого мира и не участвует в сюжетных событиях, тем не менее тон его повествования не нейтрален, за ним угадываются оценки, отношение к тому, что видит герой.

Критическое, аналитическое мышление рассказчика существенно отличается от мифического мышления обломовцев. Как только повествователь оказывается в положении стороннего наблюдателя, оценки даются в соответствии с законами того идеологического, культурного, эстетического контекста, в котором осмысливается обломовский мир. Позиция автора по отношению к персонажам «Сна» часто носит разоблачительный характер. Когда обломовские мальчики нашли в канаве за околицей незнакомого мужика и сообщили в деревне, что они видели какого-то «странного змея или оборотня», то ни у кого этот факт не вызвал сомнения. Но повествователь опровергает эти предположения весьма здравым объяснением: «...найден был лежащий за околицей, в канаве, у моста, видно, отставший от проходившей в город артели, человек».

Оценочность повествовательной интонации потому и возможна, что автор намеренно дистанцируется от мифического взгляда на происходящее, восклицая: «...так сильна вера в чудесное в Обломовке!» Обломовская точка зрения на собственную жизнь все время уличается в том, что она не соответствует истинному положению дел. В итоге мифическая правда обломовского мира рассыпается.

Автор не реконструирует мир прошлого главного героя, а создает мифологический образ «благословенного края», который отчасти является идеалом автора. Но люди, сетует писатель, не осознают своего божественного предназначения, привыкшие к сельской идиллии, они губят жизнь свою в «бесконечном сне».

Неслучайной в этом контексте видится насыщенность сна античными реминисценциями. Писатель остро ощущал свою эпоху как период глубочайших сломов. С Обломовкой для Гончарова уходила в историю не только крепостная деревня, но в известном смысле образ жизни и сознание, развивавшиеся в течение тысячелетий человеческой истории. Обломовцы, по Гончарову, — представители не только русской крепостной деревни, но и всего «древнего» мира. Крестьяне сравниваются с древними греками, няня Илюши — с греческим рапсодом: «Няня между тем уж... повествует ему о подвигах наших Ахиллов и Улиссов... Она с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и реальностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни, созданную нашими гомериадами...»

Описанные аспекты сна можно обозначить как конструктивную и органическую составляющую текста. Назначение данного художественного приема в произведении полифункционально. Сон выступает в качестве артефакта (целостный и завершенный результат конструктивной деятельности), способа реконструкции культурной памяти, структуры, обладающей своей метафорической и композиционной целостностью, инициирующей эффект смыслового резонанса между всеми составляющими текста.

Предисловие является значимым элементом текста. Как правило, предисловие помещается в начале произведения, выполняет комментаторскую, полемическую или прогнозирующую функции.

Пушкин начинает роман «Евгений Онегин» посвящением П. А. Плетневу. Именно оно играет роль предисловия. Поэт не решается назвать «песни» романом, определяет свое творение «собраньем пестрых глав». Однако уточнения — «плод ума холодных наблюдений», «сердца горестных замет» — позволяют А. С. Пушкину заявить масштаб изображаемого и открыть читателю собственный мир и отношение к жизни.

Лермонтов писал в «Герое нашего времени»: «Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно служит объяснением цели сочинения или оправданием и ответом на критики». Лермонтов помещает два предисловия в романе «Герой нашего времени». Первое, ко всему роману, необходимо, чтобы объяснить читателю новый тип литературного героя: «Вы мне... скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?» Второе предисловие к «Журналу Печорина» необходимо автору, чтобы убедить читателя не усматривать в дневнике главного действующего лица уже ставший традиционным жанр исповеди. Герой Лермонтова «...беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки... без тщеславного желания возбудить участие или удивление», как это было в сентиментальных романах. Дневник Печорина — это «следствие наблюдений ума зрелого над самим собой», это объяснение причин «болезни века».

Нередки в литературе предисловия, отмеченные идеологическим пафосом. Например, предисловие к роману Чернышевского «Что делать?» помещено в III главе, завершающей вступительную часть романа. Писатель разъясняет читателю, что его роман не любовный детектив, а «рассказы о новых людях». Ироничное замечание автора — «у меня нет ни тени художественного таланта» — вовсе не предполагает умаления писательских возможностей. Это скрытая цитата из известной статьи Белинского «Взгляд на русскую литературу 1847 года», где критик разделяет понятия талант «писателя мысли» и «талант художественный». Чернышевский дает понять читателю, что в его романе самое важное — мысль о преобразовании жизни, идея высвобождения человека из «подвала». Писатель обращается к той читательской публике, которая готова разделить его идей- но-политические взгляды, подчеркивает, что именно ее мнением дорожит.

Эпиграф в переводе с греческого — надпись на памятнике; краткий отрывок из произведений другого автора, фраза, пословица, отрывок из песни, помещенные в начале произведения или главы. В афористически краткой форме эпиграф выражает основную коллизию, тему, идею или настроение произведения. Эпиграф имеет большое значение для эстетической информации текста, а также для направления восприятия читателя в нужном для автора русле. Эпиграф обладает всеми свойствами цитаты, создает сложный образ, рассчитанный на восприятие также и того контекста, из которого эпиграф извлечен. Эпиграф вносит дополнительную точку зрения на предмет изображения, поясняя его смысл, указывая на традицию, к которой примыкает произведение. При помощи эпиграфа автор выражает свое отношение к изображаемому.

Своеобразие эпиграфа как коммуникативно-прагматической речевой единицы заключается в том, что он определяет связи автора и читателя, читателя и текста.

Для понимания эпиграфа как внесюжетного элемента текста важно указать на его содержательную специфику, представленную жанровой формой (стихотворение, диалог, пословица, афоризм, прозаический фрагмент) и на его формальную структуру. Эпиграф относится к способам моделирования интертекстуальных отношений и служит передаче познавательно-оценочной информации.

Роль эпиграфа в семантической структуре текста определяется формальными характеристиками: позиция в композиционной структуре произведения, собственная структура эпиграфа и его система связей с источником цитирования.

В семиотическом плане эпиграф является относительно автономным знаком. Формальным выражением дискретности эпиграфа является его графическое оформление. Эпиграф выделяется с помощью кавычек, как правило, набирается шрифтом, отличным от основного текста, обязательно выделяется позици- онно. К средствам выделения эпиграфа следует отнести и ссылки — указание на источник цитирования.

Большинство авторов пользуются только текстовым эпиграфом, который является наиболее употребительным. В современных текстах встречаются и графические эпиграфы, например многоточие как форма умолчания или рисунок с его знаковой природой закодированного смысла.

Помимо обычного расположения эпиграфа следует отметить случаи, когда эпиграфы повторяются в середине или конце повествования: создается рамочная структура, усиливающая новое произведение идейно-тематическими акцентами. В русском романе таким оригинальным и сильным моментом текста является эпиграф к роману Райского в «Обрыве». И. А. Гончаров дает сразу два текста на русском и немецком языках с одинаковым содержанием. Это перевод стихотворения Гейне «Смерть гладиатора», который специально для романа сделал А. К. Толстой. Если сопоставить эти два текста, то открывается смысл не только образа Райского, но и всего романа Гончарова.

С формально-грамматической точки зрения эпиграф имеет широкий диапазон структурных типов: от слова до произведения.

Например, эпиграф-словосочетание: «О, гиз!» (II глава «Евгения Онегина»);

эпиграф-предложение: «Ш§е йи, 1ггеп тс! т Xгаитеп. Дерзай заблуждаться и грезить» (эпиграф из Шиллера к повести К. Аксакова «Вальтер Эйзенберг»);

эпиграф — законченное произведение. Пословицы, поговорки, стихотворения, песни, афоризмы, прозаические миниатюры.

«С}иШ ез( т ех1егпо ез1 еИат т Шегпо. Что снаружи, то и внутри» (эпиграф из неоплатоников к повести В. Одоевского «Космора- ма»);

эпиграф-диалог: — Атанде!

— Как вы смели мне сказать атанде?

— Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!

(Эпиграф к VI главе «Пиковой дамы» А. С. Пушкина.)

Предпосылкой установления связи между эпиграфом и текстом, к которому он относится, является знание первоисточника. Исчерпывающие данные приводятся автором в исключительных случаях. Когда автор сознательно изменяет цитату и дает указание на источник, он тем самым как бы приглашает читателя проверить, не имеет ли место сознательное преобразование цитаты, связанное с изменением смысла. Например, Пушкин во второй главе «Евгения Онегина» цитирует Горация и дает его изречение: «О, гш!», а затем каламбурный перевод: «О, Русь!» Однако не только шутка или ирония руководит автором романа. Поэт вносит новые смысловые акценты в тему деревенской жизни. Русские писатели до Пушкина изображают деревню в соответствии с культурными рекомендациями, обозначенными еще в античности и прошедшими через интерпретацию веков разума и чувства. Пасторальные пастушки и буколические настроения привлекательны своей выразительностью, но они входят в противоречие с известным каждому русскому человеку тривиальным сельским бытом.

Пушкинская «Деревня» обыгрывает карамзинистскую и просветительскую тенденции, в результате достигается необходимый автору философский смысл. В «Евгении Онегине» «прелестный уголок» не вдохновляет героя, после некоторых активных действий его начинает угнетать однообразие сельского пейзажа.

Для усиления звучания эпиграфа нередко встречается указание на источник цитирования. Виды ссылок разнообразны:

Указание на автора: «Что помешает мне, смеясь, говорить правду». Гораций (эпиграф к «Жизни господина де Мольера» М. А. Булгакова);

эпиграф к роману «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова указывает на автора и название цитаты: «...так кто ж ты, наконец?»

«Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Гете. «Фауст»;

ссылка на название: «Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел)». «Вечер на бивуаке» (эпиграф к повести А. С. Пушкина «Выстрел»);

Уточнение жанровой принадлежности источника: «Цена за билет 10 рублей; начало в 7 часов. Афишка» (эпиграф к III главе «Египетских ночей» А. С. Пушкина).

Иногда уточняется дата написания текста-источника, даты жизни цитируемых авторов, сведения об авторе цитаты, указание на то, что это неточная цитата.

Иной тип цитирования в эпиграфе — нулевые ссылки — общеизвестные сентенции или библейский текст. Употребительность и известность цитаты — понятие относительное: то, что было популярно в определенный период, может быть забыто. Читатель, не обладающий фоновыми знаниями из области библейской мифологии, будет вынужден обратиться к соответствующей справочной литературе. Автор не дает указания на источник, если эпиграф является полигенетической цитатой, восходящей к нескольким источникам одновременно.

Иногда авторы сами придумывают эпиграфы. Многие эпиграфы к романам В. Скотта сочинены самим писателем. В серии романов «Уэверли» им был использован 171 эпиграф собственного сочинения, из них 94 обозначены как «ОШ р1ау» или «ОШ зо炙. Р. Киплинг в качестве эпиграфов предпочитал цитировать свои стихи.

Иногда писателю важен не столько текст предшественника, сколько авторитет самого автора, который символизирует эпоху, определенное литературное направление, стиль жизни. Пушкин, к примеру, приписывает Сумарокову и Петрарке целые фразы или дает настолько вольный перевод, который даже отдаленно не напоминает оригинал. Подобные отсылки-мистификации являются ключом к пониманию образов, созданных в «Капитанской дочке» (глава XI) и «Евгении Онегине» (VI глава).

Некоторые эпиграфы пользуются особой популярностью. Например, известное изречение римского грамматика, ритора и комментатора Элия Доната «РегеаШ:, яш апСс по§ по81га сИхегиШ.» («Да погибнут те, кто раньше нас высказал нашу мысль») встречается у Гете и В. Соллогуба.

Часто используется двойной эпиграф, который ориентирован на раскрытие различных уровней текста. Достоевский к роману «Бесы» выбирает эпиграфом стихотворение Пушкина «Бесы» и библейское изречение. М. Булгаков в романе «Белая гвардия» тоже цитирует Пушкина, и вновь звучит мотив бурана, бесовских сил и тема Божественного суда. М. Булгаков обращается к «Капитанской дочке» и известной мысли Библии: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...» Писатель не указывает источника, будучи уверенным в том, что читатель знает, кому принадлежит авторство. Так же как у Достоевского, в романе М. Булгакова первый эпиграф является философским предостережением, а текст Библии — ответом на извечный вопрос.

Когда авторы произведений цитируют известные изречения, пословицы, поговорки, то такой тип эпиграфов позволяет соотнести тематику и проблематику произведений со словарем расхожих истин и народной мудростью.

Пословица «На зеркало неча пенять, коли рожа крива», предваряющая комедию Н. В. Гоголя «Ревизор», усиливает дидактический смысл сатиры и обнаруживает связь произведения с народной культурой.

Эпиграф — это не только дань литературной традиции. Наряду с его разнообразными функциями следует указать и на воспитательную. И. И. Дмитриев писал П. А. Вяземскому о пушкинской поэме «Руслан и Людмила»: «...жаль, что он не поставил в эпиграф известный стих... "Мать запретит читать это своей дочери"». Без этой предосторожности поэма... с четвертой страницы выпадает из рук добрыя матери». Несмотря на иронический тон, отношение к эпиграфу у Дмитриева объяснимо педагогическими настроениями: эпиграф обязан предостеречь читателя от встречи с недозволенным.

В культуре XX века поэтика классического эпиграфа утрачивает свое значение. Постмодернизм, утверждая идею интертекстуальности, уже не нуждается в обращении к одному источнику, а целиком растворяет предшествующие тексты в новых литературных опытах.

Деталь — (от фр. с1е1а) подробность, частность, мелочь.

Деталь художественная — одно из средств создания образа, которое помогает представить воплощенный характер, картину, предмет, действие, переживание в их своеобразии и неповторимости. Деталь фиксирует внимание читателя на том, что писателю кажется наиболее важным, характерным в природе, в человеке или в окружающем его предметном мире. Деталь важна и значима как часть художественного целого. Другими словами, смысл и сила детали в том, что бесконечно малое раскрывает целое.

Различают следующие виды художественной детали, каждый из которых несет определенную смысловую и эмоциональную нагрузку:

а) деталь словесная. Например, по выражению «как бы чего не вышло» мы узнаем Беликова, по обращению «соколик» — Платона Каратаева, по одному слову «факт» — Семена Давыдова;

б) деталь портретная. Героя можно определить по короткой верхней губке с усиками (Лиза Болконская) или белой маленькой красивой руке (Наполеон);

в) деталь предметная: балахон с кистями у Базарова, книжка про любовь у Насти в пьесе «На дне», шашка Половцева — символ казачьего офицера;

г) деталь психологическая, выражающая существенную черточку в характере, поведении, поступках героя. Печорин при ходьбе не размахивал руками, что свидетельствовало о скрытности его натуры; стук бильярдных шаров меняет настроение Гаева;

д) деталь пейзажная, с помощью которой создается колорит обстановки; серое, свинцовое небо над Головлевым, пейзаж- «реквием» в «Тихом Доне», усиливающий безутешное горе Григория Мелехова, похоронившего Аксинью;

е) деталь как форма художественного обобщения («футлярное» существование мещан в произведениях Чехова, «мурло мещанина» в поэзии Маяковского).

Особо следует сказать о такой разновидности художественной детали, как бытовая, которая, в сущности, используется всеми писателями. Яркий пример — «Мертвые души». Героев Гоголя невозможно оторвать от их быта, окружающих вещей.

Бытовая деталь указывает на обстановку, жилище, вещи, мебель, одежду, гастрономические предпочтения, обычаи, привычки, вкусы, склонности действующего лица. Примечательно, что у Гоголя бытовая деталь никогда не выступает как самоцель, дана не как фон и украшение, а как неотъемлемая часть образа. И это понятно, ибо интересы героев писателя-сатирика не выходят за пределы пошлой материальности; духовный мир таких героев настолько беден, ничтожен, что вещь вполне может выразить их внутреннюю сущность; вещи как бы срастаются с их хозяевами.

Бытовая деталь выполняет прежде всего характерологическую функцию, то есть позволяет составить представление о морально-психологических свойствах героев поэмы. Так, в усадьбе Манилова перед нами предстают господский дом, стоящий «одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам», беседка с типично сентиментальным названием «Храм уединенного размышления», «пруд, покрытый зеленью»... Эти детали указывают на непрактичность помещика, на то, что в его имении царят бесхозяйственность и неустроенность, а сам хозяин способен лишь на бессмысленное прожектерство.

О характере Манилова можно судить и по обстановке комнат. «В доме его чего-нибудь вечно недоставало»: не хватило шелковой материи для обивки всей мебели, и два кресла «стояли обтянуты просто рогожею»; рядом с щегольским, богато украшенным бронзовым подсвечником стоял «какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону». Такое сочетание предметов вещного мира в барском поместье причудливо, абсурдно, алогично. Во всех предметах, вещах чувствуется какая-то беспорядочность, непоследовательность, раздробленность. И сам хозяин под стать своим вещам: душа Манилова такая же ущербная, как и убранство его жилища, а претензия на «образованность», изысканность, изящество, утонченность вкуса еще более усиливает внутреннюю пустоту героя.

Среди прочих вещей автор особо подчеркивает какую-то одну, выделяет ее. Эта вещь несет повышенную смысловую нагрузку, перерастая в символ. Иначе говоря, деталь может приобретать значение многозначного символа, имеющего психологический, социальный и философский смысл. В кабинете Манилова взору открывается такая выразительная деталь, как горки золы, «расставленные не без старания очень красивыми рядками», — символ пустопорожнего времяпрепровождения, прикрытого улыбкой, приторной вежливостью, воплощение праздности, безделья героя, отдающегося бесплодным мечтаниям...

По преимуществу бытовая деталь у Гоголя выражена в действии. Так, в образе вещей, принадлежавших Манилову, запечатлено определенное движение, в процессе которого раскрываются существенные свойства его характера. Например, в ответ на странную просьбу Чичикова продать мертвые души «Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут... Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо... но ничего другого не мог придумать, как только выпустить изо рта оставшийся дым очень тонкою струею». В этих комических позах помещика великолепно проявляются его недалекость, умственная ограниченность.

Художественная деталь является способом выражения авторской оценки. Уездный мечтатель Манилов не способен ни к какому делу; праздность стала частью его натуры; привычка жить за счет крепостных развила в его характере черты апатии и лени. Имение помещика разорено, всюду чувствуется упадок и запустение.

Художественная деталь дополняет внутренний облик персонажа, целостность раскрываемой картины. Она придает изображаемому предельную конкретность и одновременно обобщенность, выражая идею, основной смысл героя, сущность его натуры.

Пейзаж (от фр. раша§е — страна, местность) — это один из содержательных и композиционных элементов литературного произведения, выполняющий многие функции в зависимости от стиля автора, литературного направления (течения), с которым он связан, метода писателя, а также от рода и жанра произведения.

Например, романтический пейзаж имеет свои особенности: служит одним из средств создания необычного, иногда фантастического мира, противопоставляемого реальной действительности, причем обилие красок делает пейзаж эмоциональным (отсюда исключительность его деталей и образов, зачастую вымышленных художником). Такой пейзаж обычно соответствует натуре романтического героя — страдающего, меланхолически- мечтательного или неспокойного, бунтующего, борющегося; он отражает одну из центральных тем романтизма — разлад между мечтой и самой жизнью, символизирует душевные потрясения, оттеняет настроение персонажей. Так, герой поэмы М. Ю. Лермонтова «Мцыри» бежит из монастыря во время грозы, и это свидетельство его высоких вольнолюбивых устремлений. Яркая, экзотическая природа Кавказа соответствует внутреннему миру героя. Его душа так же необузданна и свободна, как буря. Гроза в романтическом произведении, разбушевавшаяся стихия — символ свободы. Для Мцыри побег — избавление от плена, начало осуществления его замыслов. Герой способен тонко чувствовать, понимать, любить природу, и любовь эта органически сочетается с его любовью к Родине и свободе. Не страх и смирение, а смелость духа и храбрость, не мрачные стены монастыря, а прекрасный, величественный мир, не покой и самоотречение, а тревога и битвы — вот смысл человеческого существования, высшее счастье, которое обретает герой в общении с природой, слившись с ней, став ее частицей.

Стихия горьковского Сокола — небо, его идеал — видеть «ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье». Небо, полное света, безграничное и прекрасное, — символ вольной жизни, борьбы. Жизненный идеал Ужа иной: мещанское благополучие, покой, мрачное, душное ущелье, где темно, «тепло и сыро».

Романтически окрашенным может быть пейзаж и в реалистическом произведении. Например, описание сада Плюшкина дано в приподнятом, романтическом стиле. Дикая красота старого, но живописного сада, в котором скрыта своеобразная прелесть, контрастирует с жизнью помещика, мерзостью запустения, которое он создает вокруг себя.

В эпических и драматических реалистических произведениях картины природы хотя и не составляют главного содержания, но имеют большое идейно-художественное значение и могут играть различную роль.

Пейзаж может создавать эмоциональный фон, на котором развертывается действие. Например, в имении Головлевых постепенное умирание трех поколений помещичьей семьи происходит на фоне вечно серого, сумрачного неба, еще более усиливающего угнетающую обстановку.

Или пейзаж может выступать как одно из условий, определяющих жизнь и быт человека, то есть как место приложения человеком его труда. И в этом смысле природа и человек оказываются неразделимыми, воспринимаются как единое целое. Так, в романе «Анна Каренина» Л. Н. Толстой показывает, как Константин Левин, для которого деревня — место жизни и работы, радостей и страданий, вместе с мужиками косит траву, получая от этого не только физическое, но и духовное наслаждение. По мысли писателя, единение в процессе труда личности с природой и людьми — главное условие нормальной, счастливой жизни.

Пейзаж может подчеркивать определенное душевное состояние героя либо оттенять ту или иную особенность его характера с помощью воссоздания созвучных или контрастных картин природы. Печорин по дороге к месту дуэли любуется свежим утром, чувствует красоту зеленых горных вершин, живописных утесов и трепещущей на виноградном листке росинки, а лучи солнца наводят на его душу «сладкое томление». Этим пейзажем передаются внутреннее волнение героя, его жажда жизни, любовь к природе. После дуэли, возвращаясь в тяжелом душевном состоянии, Печорин не видит и не чувствует окружающей красоты. Солнце казалось ему «тускло, лучи его... не грели». Доктор Старцев, герой рассказа А. П. Чехова «Ионыч», ожидает Котика, назначившую ему свидание. Внутренние переживания персонажа раскрываются через его восприятие кладбищенского пейзажа с контрастным сочетанием белого и черного. Испытывая вначале трепетное состояние, герой видит перед собой «мир, где так хорош и мягок лунный свет...». Затем, уже разочарованный, усталый, он уходит с кладбища, и в это время «луна ушла под облака, и вдруг все потемнело кругом». Природа соответствует внутреннему состоянию Старцева, на душе которого тоже стало темно, мрачно.

Природа нередко выступает как живое существо, сопровождающее человека и взаимодействующее с ним. Яркие примеры — поэма «Мцыри» М. Ю. Лермонтова, рассказ И. С. Тургенева «Бежин луг» из «Записок охотника».

Пейзаж усиливает эмоциональное звучание произведения и углубляет его идейное содержание, способствует раскрытию основной мысли писателя. Сопоставление пейзажных картин до и после создания города на Неве помогает А. С. Пушкину в поэме «Медный всадник» выразить свое отношение к преобразовательской деятельности Петра.

Пейзаж — одно из средств развития действия, один из его этапов, элементов сюжета, то есть он может органически входить в развитие действия художественного произведения. Например, буран в степи в романе А. С. Пушкина «Капитанская дочка» в известной мере определил последующие взаимоотношения Гринева и Пугачева. Надвигающаяся гроза ускоряет развитие внутренней драмы Катерины, страшащейся кары небесных сил.

Гармония природы, ее естественная, благодатная красота может контрастировать с кричащими противоречиями социальной жизни, «безобразными» общественными отношениями. Описание прекрасной лунной ночи в начале стихотворения Н. А. Некрасова «Железная дорога» заканчивается словами поэта: «Нет безобразья в природе!», оттеняет бесчеловечное отношение «хозяев жизни» к униженным и бесправным строителям, к тем, кто создает все ценности. Самодуры в «Грозе», а также забитые и угнетенные ими люди не замечают красоты окружающей природы.

Пейзаж может входить в содержание произведения как часть национальной и социальной действительности, которую изображает писатель. Так, в романе «Евгений Онегин» природа тесно связывается с народной жизнью, в поэме «Кому на Руси жить хорошо» — с миром крестьянства, в эпопее «Тихий Дон» — с жизнью казачества и т. д. Без этих картин природы не было бы полноты воспроизведения действительности.

Отношение к пейзажу автора и его героев определяется особенностями их психического склада, их идейно-эстетическими взглядами. Онегин равнодушен к живописной местности — высокое поэтическое чувство ему недоступно, а восприятие природы Татьяной свидетельствует о поэтичности ее натуры. Для Ленского природа — «пристанище» поэтического вдохновения и философских размышлений, но он видит не окружающий (реальный) пейзаж, а созданный воображением. Зато для автора природа — источник истинного вдохновения. Сухая, мизантропическая душа Павла Петровича Кирсанова не позволяет ему видеть и чувствовать красоту природы. Не замечает ее и Анна Сергеевна Одинцова: она для этого слишком холодна и рассудочна. Для Базарова же «природа не храм, а мастерская...», то есть он не признает эстетического отношения к ней. Кулигин в пьесе А. Н. Островского «Гроза» восторгается красотой приволжской природы, которая оказывает благотворное влияние на душу этого просвещенного и поэтически настроенного человека. Удивительно трепетное, тонкое отношение автора к красоте родного края ощущается в рассказе И. А. Бунина «Антоновские яблоки». Произведение пронизано не только ароматом яблок, но и самыми различными, дорогими автору запахами — земли, крестьянского труда, быта («тонкий аромат опавшей листвы... запах меда и осенней свежести», «ржаной аромат новой соломы и мякины, запах костра, грибной сырости», «запах озябшего за ночь обнаженного сада»).

Пейзаж может играть роль социальную (например, невеселый деревенский пейзаж в третьей главе романа «Отцы и дети», свидетельствующий о крестьянском разорении), символическую и аллегорическую (пьеса «Вишневый сад», «Песня о Буревестнике», поэма «Двенадцать», дуб — «царский листвень» в повести В. Г. Распутина «Прощание с Матерой» как символ вечно живой природы, одолеть которую человек не властен), композиционную или обрамляющую («Судьба человека»), поэтическую или эстетическую (воспроизведение природы в художественных образах, в словах, звуках, красках, например в романе М. А. Шолохова «Поднятая целина», в произведениях М. М. Пришвина, К. Г. Паустовского, В. И. Белова, В. А. Солоухина и др.).

Характер

Характер (с гр. — букв, черта) — это совокупность психологических свойств, из которых складывается образ литературного персонажа. Отдельные детали образа, проявляющиеся в действии, поведении, в тех или иных обстоятельствах, создают многоплановый мир героя.

Понятие «характер» относится к категории содержания произведения. Употреблять этот термин уместно в том случае, когда дается анализ идеи произведения, определяется его пафос. В широком значении этого термина все образы и герои любого текста неизбежно носят типический характер.

В современной литературе характер — это склад личности, образуемый индивидуальными и типологическими чертами и проявляющийся в особенностях поведения, отличительных свойствах натуры. В античности, наоборот, характер — это «штамп», «застывшая маска». Однако общий взгляд культуры античности на личность сводится, как правило, к маске, и изображение человека никогда не дается в процессе становления его характера.

Литературный тип — образ человеческой индивидуальности, наиболее возможной, типичной для определенного социума.

Категория типического характера оформилась в римском «эпосе частной жизни» именно как ответ на потребность художественного осмысления жизненных типов и классификации героев в их отношении к окружающей реальности.

В каждом литературном направлении — классицизме, романтизме, сентиментализме, реализме, экзистенциализме — обнаруживаются свои устойчивые типы героев и характеров.

Реалистический характер формируется в эпоху Ренессанса. Шекспировский Шейлок («Венецианский купец») — скупец особого рода. Это презираемый в христианском обществе еврей, к которому обращаются только тогда, когда нуждаются в деньгах. Находясь в условиях жестокой борьбы за существование, он не может обойтись без «сметливости», это свойство характера помогает ему сколачивать капитал. Его «остроумие» помогает устоять в ситуациях безвыходных, позволяет ему проявить чувство собственного достоинства. «Чадолюбие» определяется его заботой о детях, для которых и копится состояние. Ненависть к христианам порождает «мстительность». Но «скупость» решительно преобладает, она является ведущей чертой, подчиняя остальные, она определяет весь сложный характер данного персонажа.

На связь между характером и обстоятельствами обратил внимание Пушкин в своих наблюдениях над творчеством Шекспира: «У Мольера Скупой скуп — и только; у Шекспира Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен». Именно эти качества определяют основные черты характера героя, выявляют четкие причинно-следственные связи, позволяют преодолеть прямолинейность мотивации поступков персонажей, свойственной произведениям классицистов.

Понятие «литературный тип» впервые встречается в «Эстетике» Гегеля. В теории литературы «тип» и «характер» близкие, но не взаимозаменяемые; «характер» в большей степени раскрывает типичные черты личности, ее психологические свойства, а «тип» является обобщением тех или иных социальных явлений и связан с типическими чертами. Например, Максим Максимыч — типичный русский солдат, «просто порядочный человек», как говорил о нем Л. Н. Толстой, в то время как Григорий Александрович Печорин — тип «страдающего эгоиста», воплощение «пороков целого поколения в полном их развитии».

Понятие «типизация» включает в себя процесс создания целостной картины мира, является основой процесса творчества.

Признавая типизацию внутренней потребностью и законом искусства, писатели осознают, что типическое есть не копия реальной действительности, а художественное обобщение.

У Мольера Гарпагон и Тартюф — типические характеры, но это не социальные, а психологические типы, иллюстрирующие пренебрежение требованиями нравственности. Если мы хотим кого-нибудь назвать скупцом или лицемером, то используем эти собственные имена в качестве нарицательных.

В. Г. Белинский в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» определяет типизирующие черты литературного героя: «Не говорите: вот человек с огромной душою, с пылкими страстями, с обширным умом, но ограниченным рассудком, который до такого бешенства любит свою жену, что готов удавить ее руками при малейшем подозрении в неверности, — скажите проще и короче: вот Отелло!.. Не говорите: вот чиновник, который подл по убеждению, зловреден благонамеренно, преступен добросовестно — скажите: вот Фамусов!»

Схематизм классицистических образов связан с намеренной установкой авторов на примере того или иного персонажа дать иллюстрацию этических и эстетических положений. Именно поэтому образ, сведенный к теоретической посылке, отмечен максимальной типичностью. Однако образ, несущий какую-ли- бо одну доминирующую черту, выигрывая в типичности, нередко проигрывает в художественности.

В основе эстетики классицизма лежат принципы рационализма. Класссицисты утверждают взгляд на художественное произведение как на создание сознательно сотворенное, разумно организованное, логически доказуемое. Выдвинув принцип «подражания природе», классицисты считают непременным условием соблюдение известных правил и ограничений. Целью искусства становится художественное преображение натуры, превращение природы в прекрасную и облагороженную эстетическую реальность.

Строгая иерархия жанров классицизма порождает и нормированность литературных типов. Общественные конфликты предстают в произведении отраженными в душах героев. Деление персонажей на положительных и отрицательных в классицистической эстетике закономерно. Промежуточных типов не должно быть, так как искусству вменяется задача исправлять пороки, воспевать достоинства идеального человека.

Драматурги эпохи классицизма обращаются к Аристотелю, утверждавшему, что трагедия «стремится изображать лучших людей, нежели ныне существующие». Герои классицистических пьес вынуждены бороться с обстоятельствами, которые, как и в трагедии античности, невозможно предотвратить. В классицистической редакции конфликта разрешение трагической ситуации зависит теперь не от судьбы, а от титанической воли героя, персонифицирующего идеал автора.

Согласно поэтике жанра, героями трагедии могли быть мифологические персонажи, монархи, полководцы, лица, определявшие своей волей судьбы многих людей и даже целого народа. Именно они воплощают главное требование — поступиться эгоистическими интересами во имя общей пользы. Как правило, содержание характера в трагедии сводится к одной существенной черте. Она и определяла нравственно-психологический облик героя. Так, в трагедиях Сумарокова Кий («Хорев»), Мстислав («Мстислав») обрисованы драматургом только как монархи, нарушившие свой долг перед подданными; Хорев, Трувор, Вы- шеслав — как герои, умеющие управлять своими чувствами, подчинять их велению долга. Характер в классицизме не изображается сам по себе, а дается в соотношении с противоположным свойством. Коллизия между долгом и чувством, вызываемая драматическим сочетанием обстоятельств, делала характеры героев трагедий похожими, а подчас малоразличимыми.

В произведениях классицизма, особенно в комедии, основная черта характера героя закрепляется в его поведении и в его имени. Например, образ Правдина не может явить хоть какого-нибудь недостатка, а Свиньина — ни малейшего достоинства. Порок или добродетель принимают конкретную образную форму в комедиях Фонвизина: ханжа Чужехват, хвастун Верхолет.

В литературе сентиментализма акценты переносятся со среды на человека, на сферу его духовной жизни. Предпочтение отдается характерам, в которых преобладает «чувствительность». Сентиментальность, по определению Г. Поспелова, «состояние более сложное, вызванное в основном идейным осмыслением определенной противоречивости в социальных характерах людей. Чувствительность — явление лично-психологическое, сентиментальность имеет обобщающе-познавательное значение». Сентиментальность переживания — это способность осознать во внешней незначительности жизни других людей, а иногда и в своей собственной жизни нечто внутренне значительное. Это чувство требует душевной рефлексии героя (эмоциональное созерцание, способность самоанализа). Ярким образцом сентиментального характера является Вертер Гете. Название романа симптоматично — «Страдания молодого Вертера». В произведении Гете страдания воспринимаются не как цепь несчастных событий, а как опыт духовного переживания, способный очистить душу героя, облагородить его чувства. Автор не идеализировал своего героя. По окончании работы над романом Гете писал, что изобразил «молодого человека, погруженного в сумасбродные мечтания», который «гибнет... вследствие несчастных страстей».

После века «думания» (так Вольтер называл эпоху Просвещения) авторы и читатели ощутили, что мысль, логически доказанная идея не исчерпывает потенциала личности: можно выдвинуть эффектную идею усовершенствования мира, однако этого недостаточно, чтобы исправить порочный мир. Наступает эпоха романтизма. По своему содержанию искусство отражает бунтарский дух человека. В литературе кристаллизуется романтическая теория гения. «Гений и злодейство — две вещи несовместные» — эта фраза Пушкина определяет основные типы характеров в романтизме. Поэты открыли необычную сложность, глубину духовного мира человека, внутреннюю бесконечность личности.

Напряженный интерес к сильным чувствам и тайным движениям души, к таинственной стороне мироздания рождает исключительный по интенсивности психологизм образов. Тяга к интуитивному побуждает писателей представлять героев в экстремальных ситуациях, настойчиво постигать потаенные стороны натуры. Романтический герой живет воображением, а не реальностью. Складываются особые психологические типы: бунтари, противопоставляющие высокий идеал торжествующей действительности; злодеи, искушающие человека всемогуществом и всезнанием; музыканты (одаренные люди, способные проникать в мир идей). Многие герои романтизма становятся литературными мифами, символизирующими жажду познания (Фауст), бескомпромиссную преданность (Квазимодо) или абсолютное зло (Каин). В романтизме, как и в сентиментализме, внесословная ценность человека является определяющей в аттестации характера литературного героя. Именно поэтому авторы намеренно ослабляют факт зависимости человека от обстоятельств, обусловленных общественными конфликтами. Немотивированность характера объясняется его задан- ностью и самодостаточностью. «Одна, но пламенная страсть» руководит поступками героев.

В центре романтической эстетики — творческий субъект, гений, переосмысливающий реальность, или злодей, убежденный в непогрешимости своего видения действительности. Романтизм исповедует культ индивидуализма, делая акцент не на всеобщем, а на исключительном.

Основа литературной характерологии реализма — социальный тип. Психологические открытия романтизма подкрепляются в реализме широким социальным и историческим анализом, идеологической мотивировкой поведения героя. Персонаж, как правило, детерминирован обстоятельствами и средой.

В русской реалистической литературе складываются типы литературных героев, которые имеют общие характерологические признаки, их поведение обусловлено схожими обстоятельствами, а раскрытие образа в тексте строится на традиционных сюжетных коллизиях и мотивах. Самыми яркими явились «лишний человек», «маленький человек», «простой человек».

Вопрос «зачем я жил, для какой цели я родился» остается открытым. Герою данного типа свойственно презрительное отношение к миру, которое объясняется знанием человеческих слабостей. Чувство нравственного превосходства и глубокий скептицизм характеризует эгоцентрическую личность («мы почитаем всех нулями, а единицами себя»), в которой противоречиво объединяются богатые интеллектуальные способности и неприятие «упорного труда». Рефлексия, постоянная неудовлетворенность собой и миром, одиночество объясняются отказом героя от искренней дружбы, нежеланием потерять «постылую свободу»; стремление разделить с кем-либо свой духовный опыт сталкивается с убежденностью, что «вечно любить невозможно — на время не стоит труда». Печальный итог: духовная или физическая гибель, не героическая, а бессмысленная смерть.

Эволюция образа «лишнего человека» обнаруживает бесперспективность этого литературного типа, что отмечалось уже критиками середины XIX века. Д. И. Писарев рассуждает об обреченности Онегина. И. А. Гончаров пишет о слабости натур Печорина и Онегина. А. В. Дружинин указывает на постепенную трансформацию «лишнего человека» в «госпитальный тип». Появляются новые «герои века», способные преодолеть слабости своих предшественников. Несостоятельность «лишних людей» показали Тургенев (Рудин и Лаврецкий), Гончаров (Обломов и Райский), Чехов (Лаевский и Иванов).

Понятие «маленький человек» появляется в литературе раньше, чем складывается сам тип героя. Рождается он в эпоху сентиментализма. Вначале этим понятием обозначались представители третьего сословия, которые стали интересовать писателей ввиду демократизации литературы. Появилось множество «перелицованных» повестей, где главный герой выступал в роли плута или жертвы. Повесть Г. И. Чулкова «Пригожая повариха» на русском материале представляет сюжет романа Д. Дефо «Моль Флендерс», а похождения авантюристки привлекают читателя не менее, чем трагедии Сумарокова. Постепенно на смену героям-плутам приходят страдающие герои сентиментализма.

Н. М. Карамзин в «Бедной Лизе» воплотил основной тезис сентиментализма о внесословной ценности человека — «и крестьянки любить умеют». Классическая схема, предельно выразительно выявляющая характер «маленького человека» в произведениях сентиментализма, практически неизменна: идиллические картины жизни «естественных людей» нарушаются вторжением представителей порочной цивилизации.

Новый импульс будет дан указанному типу реалистической литературой. «Повести Белкина» Пушкина, «Шинель» Гоголя, «Бедные люди» Достоевского, рассказы Чехова многопланово представят тип «маленького человека», художественно сформулируют характерологические признаки литературного типа: заурядная внешность, возраст от тридцати до пятидесяти лет; ограниченные бытийные возможности; убогость материального существования; конфликт героя с высокопоставленным лицом или обидчиком; крушение мечты всей жизни; стихийный бунт персонажа; трагический исход.

Безусловно, открытие типа «маленького человека» принадлежит Пушкину. М. М. Бахтин отмечал, что Белинский «проглядел» Самсона Вырина, не сделал его главным источником темы «маленького человека». Объяснением этому может быть благополучная развязка конфликта. Дуня счастлива, несмотря на логику социальных отношений. Самсон Вырин предполагал, что дочери придется улицы мести, а она вполне благополучно вышла замуж за Минского. Пушкин намеренно отходит от изображения социальных аргументов трагедии несчастного чиновника, создает не лишенную сентиментальности утопическую картину отношений между представителями разных социальных слоев. Как бы то ни было, психология «маленького человека» была очерчена Пушкиным во всей очевидности его общественного существования. Не менее значимым аспектом темы делается анализ драматических семейных отношений. Пушкинская концепция становится источником последующих литературных обобщений, предопределяет сюжеты Достоевского и Толстого о «несчастных семействах», конфликтные ситуации, где «каждая семья несчастна по-своему».

«Маленький человек» становится доминирующим типом в «натуральной школе». Л. М. Лотман писала, что «человек предстал у писателей «натуральной школы» слепком социальной формы, искажающей человеческую природу».

Дальнейшая эволюция литературного типа «маленького человека» связана с перенесением акцентов, по словам М. М. Бахтина, «со среды на человека». Уже в раннем произведении «Бедные люди» Ф. М. Достоевский основное внимание концентрирует на духовном мире героя, хотя зависимость от социальных обстоятельств по-прежнему определяет несчастья Макара Девушки- на. Добролюбов в статье «Забитые люди» отмечал: «В произведениях Достоевского мы находим одну общую черту, более или менее заметную во всем, что он писал: это боль о человеке, который признает себя не в силах или, наконец, даже не вправе быть человеком настоящим, полным, самостоятельным человеком, самим по себе».

В романе «Бедные люди» объединяются два взгляда на «маленького человека» — пушкинский и гоголевский; Макар Девушкин, прочитав обе повести, приходит к заключению, что «все мы Самсоны Вырины». Данное признание указывает на драматическое открытие — трагедия предопределена, нет возможности бороться с обстоятельствами, которые непреодолимы. Известная фраза Достоевского: «Все мы вышли из гоголевской "Шинели"» — подразумевает не столько ученичество, сколько продолжение и развитие темы милосердия, безмерной любви к человеку, отторгнутому обществом.

Мир Акакия Акакиевича замыкается в пределах мечты о шинели, мир Макара Девушкина — забота о Вареньке. Достоевский представляет тип мечтателя, который довольствуется малым, и все его поступки продиктованы боязнью потерять скромный дар судьбы. Тематическая близость обнаруживается между «Бедными людьми» и повестью «Белые ночи», герой которой дает себе уничижительную характеристику: «Мечтатель — не человек, а, знаете, какое-то существо среднего рода. Селится он большею частию где-нибудь в неприступном углу, как будто таится в нем даже от дневного света». Достоевский пересматривает известный тип романтического героя, который погружается в мир идеальной мечты, презирая действительность. Герои Достоевского обреченно проповедуют жизненное смирение, что приводит их к гибели.

Иной поворот темы маленького человека связан с интересом писателя к теме пьянства как аллегории бунта против общественной морали. В романе «Преступление и наказание» эта разновидность порока рассматривается не как следствие социального зла, а как проявление эгоизма и слабости. Забвение в пьянстве не спасает человека, которому «некуда больше идти», оно разрушает судьбы близких людей: Соня Мармеладова вынуждена пойти на панель, Катерина Ивановна сходит с ума, и, если бы не случай, ее детей ожидала бы неминуемая гибель.

Чехов не выражает сострадания к «маленькому человеку», а показывает действительную «малость» его души. В рассказе «Смерть чиновника» изучается проблема добровольности взятых человеком социальных обязательств. Решается она в гротескном ключе. Червяков умирает не как «униженный и оскорбленный» человек, а как чиновник, от страха утративший свое естественное обличие.

Чехов всем своим творчеством доказывал, что человек не должен подверстывать свои потенции под дозволенные социумом границы. Духовные потребности личности обязаны восторжествовать над пошлостью и ничтожеством: «Человеку нужно не три аршина земли, а весь земной шар». Замкнутость «футлярной жизни», настаивает писатель, пагубна.

В рассказе «Человек в футляре» создается пугающий образ Беликова, апологета охранительной морали. Все его поведение проникнуто опасением «как бы чего не вышло». Писатель утрирует облик защитника социальной нравственности; черный костюм, очки, калоши, зонтик являются выразительными деталями образа, которые создают экспрессивный портрет пугающего общественного явления. Смерть Беликова, может показаться, приносит избавление людям, испытывающим страх перед ревностным блюстителем морали, но Чехову чуждо оптимистическое решение трагической коллизии. Писатель с грустью признает, что тщетны надежды исправить людей, отличающихся от Беликова образом жизни, но не внутренним самосознанием. В финале рассказа поставлен символический акцент, позволяющий убедиться в том, что охранительные идеи остаются живы. Сцена похорон Беликова оформляется образом дождя, и все присутствующие раскрывают зонтики, это прочитывается как неизбывность того, за что, собственно, ратовал боязливый учитель.

Ф. Сологуб, М. Булгаков представят в своих сатирических произведениях уже устрашающий тип «мелкого беса», где «торжествующая пошлость» будет доведена до образа-символа.

Тип "простого человека"

Истоком типа «простого человека» был сентиментализм с его концепцией внесословной ценности человека. В романтической литературе «простой человек» персонифицирует «непорочную природу». Черкешенка у Пушкина («Кавказский пленник»), грузинка у Лермонтова («Мцыри») воплощают идеи гармонии мира и человека, которую утратил в своей душе бунтующий герой. В реалистической литературе образ «простого человека» отражает идею упорядоченной жизни, основанной на законах патриархального бытия.

Н. Страхов называл повесть Пушкина «Капитанская дочка» семейной хроникой. Пушкин не идеализирует «простые русские семейства», хранящие «привычки старины глубокой». Автор показывает и крепостнические черты характера Андрея Петровича Гринева, не скрывает жестокости капитана Миронова, готового пытать башкирца. Но в центре внимания автора совсем иное: в мире Гриневых и Мироновых он находит прежде всего то, что, говоря о «Капитанской дочке», ясно обозначил Гоголь: «Простое величие простых людей». Эти люди внимательны друг к другу, живут по совести, верны чувству долга. Они не жаждут величественных свершений, личной славы, но способны действовать решительно и смело в экстремальных обстоятельствах. Эти пушкинские персонажи привлекательны и сильны тем, что живут в мире отечественных традиций и обычаев, в основе своей народных.

От этого ряда пушкинских героев тянутся нити к великому множеству персонажей последующей русской литературы. Это лермонтовский Максим Максимыч, старосветские помещики Гоголя, Ростовы у Л. Н. Толстого, лесковские «праведники». Такой тип литературного героя по-разному называется в литературоведении. Так как четких социальных критериев обозначить нельзя, это скорее психологический тип: эти образы не являются носителями главной идеи текста, на них не сосредоточено все внимание автора. Исключением является повесть Гоголя «Старосветские помещики». В. Е. Хализев персонажей подобного рода называет «сверхтипами». Подобные образы, по мысли исследователя, присутствовали в разных художественных эстетиках. Е. В. Хализев называет комплекс устойчивых качеств: «Это прежде всего укорененность человека в близкой реальности с ее радостями и горестями, с навыками общения и повседневными делами. Жизнь предстает как поддержание некоего порядка и лада — и в душе именного этого человека, и вокруг него».

А. Григорьев называл таких героев «смиренными», противопоставлял их «хищным», «гордым и страстным» персонажам. Затем появляются понятия «обыкновенный человек», «чудак». М. Бахтин причислял их к «социально-бытовым героям», не наделенным идеологическим звучанием. Тип «простого человека» не может исчерпать свои возможности, так как он является отражением мира обычного человека, но трансформироваться он будет постоянно в зависимости от приоритетов эстетических теорий. Так, в литературе экзистенциализма этот главный образ явился вызовом художника бесчеловечному миру. Герои Камю, Кафки, Сартра теряют свои имена, сливаясь с толпой равнодушных, становятся «посторонними» для других и для себя.

Персонаж — вид художественного образа, субъект действия. Этот термин в определенном контексте может быть заменен понятиями «действующее лицо» или «литературный герой», но в строгом теоретическом плане это разные термины. Объясняется данная взаимозаменяемость тем, что в переводе с латинского (регзопа — маска) слово «персонаж» означает актера, исполняющего роль в маске, выражающей определенный тип характера, следовательно, буквально действующее лицо. Поэтому термин «персонаж» следует отнести к формальным компонентам текста. Допустимо употреблять этот термин при анализе системы образов-персонажей, особенностях композиции. Литературный персонаж — носитель конструктивной роли в произведении, автономный и олицетворенный в представлении воображения (это может быть личность, но также животное, растение, ландшафт, утварь, фантастическое существо, понятие), вовлеченный в действие (герой) или только эпизодически указанный (например, личность, важная для характеристики среды). С учетом роли литературных персонажей в целостности произведения можно поделить их на главных (первого плана), побочных (второго плана) и эпизодических, а с точки зрения их участия в развитии событий — на поступающих (активных) и пассивных.

Понятие «персонаж» применимо для эпических и драматических произведений, в меньшей степени для лирических, хотя теоретики лирики как рода литературы допускают применение этого термина. Например, Г. Поспелов один из типов лирики называет персонажным: «Персонажи... — это личности, изображенные в эпических и драматических произведениях. Они всегда воплощают в себе те или иные характеристики общественного бытия и поэтому имеют определенные индивидуальные черты, получают собственные имена и создают своими действиями, протекающими в каких-то условиях места и времени, сюжеты таких произведений». В лирических произведениях герой не формирует сюжет, в отличие от эпических и драматических личность не действует непосредственно в произведении, но она представляется как художественный образ.

Л. Я. Гинзбург отмечала, что не следует смешивать понятия «лирический субъект» и «лирический герой» как особые формы воплощения личности поэта.

Герой

Под термином «литературный герой» понимается целостный образ человека — в совокупности его облика, образа мыслей, поведения и душевного мира; близкий по смыслу термин «характер», если брать его в узком, а не в расширительном значении, обозначает внутренний психологический разрез личности, ее природные свойства, натуру.

Героями произведений могут быть не только люди, но и животные, фантастические образы и даже предметы. Все они в любом случае являются художественными образами, отражающими действительность в преломленном сознании автора.

Герой — один из центральных персонажей в литературном произведении, активный в происшествиях, основных для развития действия, сосредоточивающий на себе внимание читателя.

Главный герой — литературный персонаж, наиболее вовлеченный в действие, его судьба — в центре внимания автора и читателя.

Литературный герой — образ человека в литературе. Однозначно с литературным героем нередко употребляются понятия «действующее лицо» и «персонаж». Иногда их разграничивают: литературными героями называют действующих лиц (персонажей), нарисованных более многогранно и более весомых для идеи произведения. Иногда понятие «литературный герой» относят лишь к действующим лицам, близким к авторскому идеалу человека (так называемый положительный герой) или воплощающим героическое начало (например, герои былин, эпоса, трагедии). Следует, однако, отметить, что в литературной критике эти понятия, наряду с понятиями «характер», «тип» и «образ», взаимозаменяемы.

С точки зрения образной структуры литературный герой объединяет характер как внутреннее содержание персонажа, а его поведение, поступки как нечто внешнее. Характер позволяет рассматривать действия изображаемой личности в качестве закономерных, восходящих к какой-то жизненной причине; он есть содержание и закон (мотивировка) поведения.

Персонаж в обычном значении то же, что литературный герой. В литературоведении термин «персонаж» употребляется в более узком, но не всегда одинаковом смысле. Чаще всего под персонажем понимается действующее лицо. Но и здесь различаются два толкования: лицо, представленное и характеризующееся в действии, а не в описаниях: тогда понятию «персонаж» более всего соответствуют герои драматургии, образы-роли. Любое действующее лицо, субъект действия вообще. В такой интерпретации действующее лицо противополагается лишь «чистому» субъекту переживания, выступающему в лирике, потому-то термин «персонаж» неприменим к так называемому лирическому герою: нельзя сказать «лирический персонаж».

Под персонажем подчас понимается лишь второстепенное лицо. В этом осмыслении термин «персонаж» соотносится с суженным значением термина «герой» — центральным лицом или одним из главных лиц произведения. На этой почве сложилось и выражение «эпизодический персонаж» (а не «эпизодический герой»).

Портрет — составная часть структуры персонажа. Литературный портрет — понятие объемное. В него входят не только внутренние черты героя, составляющие суть характера человека, но и внешние, дополняющие, воплощающие в себе типичное, характерное и индивидуальное. Портрет персонажа — один из важных компонентов произведения, органически слитый с композицией текста и идеей автора.

У каждого художника слова своя манера создания образа- персонажа, составная его поэтики. Существуют и объективные приемы портретных характеристик. Развитие портретного искусства тесным образом связано со сменой и эволюцией литературно-художественных стилей. Так, портрет в сентиментализме отличается определенной живописностью, он отражает чувственный мир героя. В романтической эстетике доминирует яркая деталь, подчеркивающая ту или иную особенность характера, проявляющую инфернальную или сакральную сущность души. Живописность портретного описания достигается за счет обилия красочных средств и метафор.

Акцент на какой-то одной детали свойствен любому типу портрета (сентименталистскому, романтическому, реалистическому, импрессионистическому). Например, портрет Сильвио из повести А. С. Пушкина «Выстрел»: «Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рта, придавали ему вид настоящего дьявола». Или описание революционерки Шустовой в романе Л. Н. Толстого «Воскресение»: «...невысокая полная девушка в полосатой ситцевой кофточке и с вьющимися белокурыми волосами, окаймлявшими ее круглое и очень бледное, похожее на мать лицо». Именно употребление определенных для эстетики эпитетов придает этим портретам различную романтическую или реалистическую интонацию. В обоих портретах названа одна деталь — «бледность». Но в облике Сильвио это «бледность» рокового героя, а у Л. Н. Толстого — болезненная бледность героини, которая томится в мрачной тюрьме. Уточнение — «очень бледное, похожее на мать лицо» (хотя читатель никогда не видел и не увидит в тексте романа портрета матери этой девушки) — усиливает читательское сострадание к революционерке.

Детализированный портрет. Художники слова дают подробное описание внешности героя: роста, волос, лица, глаз, а также некоторых характерных индивидуальных признаков, рассчитанных на зрительное восприятие. Детализированный портрет обычно охватывает все стороны внешности героя, вплоть до его костюма, движений, жестов. Подобный портрет дается, как правило, при первом представлении персонажа и сопровождается авторским комментарием, а в процессе развития сюжета на него накладываются дополнительные штрихи. Такой тип портрета особенно часто встречается в романах И. С. Тургенева. Читатель сразу получает представление о любимых героях писателя. Особенно яркими деталями изобилуют портретные характеристики женских образов в романе «Рудин». Иногда И. С. Тургенев преднамеренно интригует читателя и представляет портрет героини постепенно или в самых разных обличиях. В повести «Ася» автор подробно описывает фигуру, жесты, но не показывает те детали портрета, которые позволили бы угадать характер героини: ее глаза были скрыты большой соломенной шляпой, поэтому читатель не может еще составить полного представления о девушке. Затем Ася изображается то шаловливым ребенком в костюме юноши, то невинной крестьянкой, то светской барышней. Она долгое время остается загадкой и для господина К, и для читателя.

Ф. М. Достоевский в романе «Преступление и наказание», прежде чем представить главного героя, вначале дает описание его убогой каморки. Эта детализированная обрисовка жилища предваряет портрет Раскольникова и создает определенное настроение для целостного восприятия образа. Важной деталью является введение самого описания внешности: «Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен». В эпилоге, когда Раскольников обретает надежду, его «прекрасные темные глаза» озаряются светом, «глубокая задумчивость» уже не омрачает лица молодого человека.

Психологический портрет. В данном портретном описании важны не столько внешние признаки, столько психологические особенности. Здесь отмечаются и социальные детали образа- персонажа. Авторы используют различные художественные приемы для раскрытия внутреннего мира героя. А. С. Пушкин, представляя в романе «Евгений Онегин» главное действующее лицо, не дает подробного описания внешности Онегина и той среды, которая его сформировала, как это было принято в классическом западном романе, и только шутливо замечает в конце VII главы: «Пою приятеля младого и множество его причуд...» Поэт начинает роман с «мыслей молодого повесы», и это уже является важной психологической характеристикой образа и раскрывает смысл эпиграфа ко всему роману, где были названы основные свойства натуры, страдающей «русской хандрой».

Многими исследователями отмечалось, что Андрей Болконский в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» — это художественное продолжение образа Евгения Онегина. Скептическое отношение к миру свойственно обоим героям. Однако для Толстого важно показать не только внутренний мир героя, но и то общество, которое Болконский презирает. Весомые детали портрета сопровождаются авторскими комментариями, позволяющими предположить, что и писатель разделяет взгляды героя: «Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уже надоели так, что и смотреть на них, и слушать их ему было очень скучно...»

Л. Н. Толстой очень тщательно отбирал детали для характеристики героев. Он считал необходимым отметить как психологические, так и социальные особенности характера героя. Об этом свидетельствует подготовительная работа писателя. Л. Н. Толстой написал на каждого персонажа «анкеты» по следующим рубрикам: «имущественное, общественное, любовное, поэтическое, умственное, семейное». Например, образ Николая Ростова:

«Имущественное. Роскошно живет по отцу, но расчетлив.

Общественное. Такт, веселость, всегдашняя любезность, все таланты понемножку.

Поэтическое. Все понимает и чувствует понемногу.

Умственное. Ограничен, отлично говорит пошло. Страстен по моде.

Любовное. Никого не любит крепко, маленькая интрига, маленькая дружба...»

Писатель стремился передать характеры людей в их многосторонности, развитии и движении. Этим и достигается удивительная пластичность, рельефность толстовских образов.

В портретных характеристиках Л. Н. Толстого всегда чувствуется авторское отношение к герою. Сколько бы писатель ни называл Веру Ростову красивой и сколько бы он ни описывал правильных черт ее лица, читатель все равно не верит в ее красоту, потому что она была холодна, расчетлива и чужда «ростовской породе», миру Наташи и Николеньки.

В романе «Воскресение» Л. Н. Толстой заменяет индивидуально характерные изобразительные детали, когда они относятся к персонажу, принадлежащему к высшему свету, деталями негативными, связанными с принадлежностью героя к определенному сословию, такой герой часто даже не имеет имени. В первом варианте произведения дается подробный портрет купца присяжного заседателя: «...длиннополый, седой, курчавый, с очень маленькими глазами». В окончательном варианте текста портрет купца лишается всего индивидуализированного, остается лишь одна социально определяющая черта: «Высокий толстый купец».

И. С. Тургенев в создании портрета использует принцип «тайной психологии». Писатель скрывает свое отношение к героям. У него одинаково красивыми могут быть как положительные, так и отрицательные персонажи. Однако целенаправленным подбором лексики Тургенев заставляет читателя почувствовать ложность натуры Паншина или Варвары Павловны из романа «Дворянское гнездо». Жена Лаврецкого «была спокойна и само- уверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал себя как бы дома; притом от всего ее пленительного тела, от улыбающихся глаз, от невинно-покатых плеч и бледно-розовых рук, от легкой и в то же время как бы усталой походки, от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой...».

Важную роль в психологическом портрете выполняют предметная деталь и различные литературные реминисценции. Ярким образцом детализированного психологического портрета является описание внешности Печорина. М. Ю. Лермонтов дает несколько описаний его облика, как бы постепенно раскрывая феномен «героя века». В главе «Бэла» Максим Максимыч замечает только странность этого удивительного человека, автор уже настраивает читателя на восприятие исключительности Печорина. В главе «Максим Максимыч» представляется подробный психологический портрет главного героя, отмечаются и «привычки порядочного человека», и «аристократическая рука», «скрытность характера». Особо значимым становится сравнение Печорина с бальзаковской кокеткой. Современникам Лермонтова эта реминисценция говорила о многом. В повести О. Бальзака «Тридцатилетняя женщина» и в еще более известной его «Теории походки» дана психологическая мотивация манеры держать себя, нравиться людям, скрывать презрение к ним. Этим сравнением М. Ю. Лермонтов включил в портрет целый комплекс психологических деталей, позволяющих пояснить внутренний мир героя.

Сатирический и иронический портрет. В сатирических портретных характеристиках важную роль выполняют психологическая деталь и поэтическая метафора. Средства художественной выразительности основаны на приемах комического. Сила осмеяния и обличения зависит от степени несоответствия между видимостью и сущностью явления, между формой и содержанием образа, поступком и характером. В разных художественных эстетиках используется прием комического в портретной характеристике.

Пушкин создает тип пародийного портрета в романе «Евгений Онегин», когда представляет читателю Ольгу: «Глаза, как небо, голубые, // Улыбка, локоны льняные, //Движенья, голос, легкий стан, // Все в Ольге... но любой роман // Возьмите и найдете верно // Ее портрет...»

Онегину кажется странным, что Ленский влюблен в Ольгу: «...Я выбрал бы другую, когда б я был, как ты, поэт...» Она напоминает уже знакомые образы героинь: «Точь-в-точь в Ванди- ковой Мадонне: // Кругла, красна лицом она, // Как эта глупая луна // На этом глупом небосклоне».

Ироническое сочетание деталей обнаруживается в портрете Ленского. Особенно важно то, что в одном из опубликованных текстов «Евгения Онегина» было уточнение «с душой филистер геттингенский», а не как мы сейчас читаем «с душою прямо гет- тингенской...». Уточняя особенность бюргерской натуры героя, автор подготавливает читателя к тому, что поэта «обыкновенный ждал удел». Его романтическая восторженность — лишь дань моде.

М. Е. Салтыков-Щедрин в «Губернских очерках» создает галерею сатирических портретов. Автор часто использует прием «действенного фразеологизма», основанный на особых оттенках интонации. В главе «Порфирий Петрович», помимо ярких деталей, важную роль выполняют риторические фигуры, вносящие в образ сатирические тона: «Не высок он ростом, а между тем всякое телодвижение его брызжет нестерпимым величием... Как жаль, что Порфирий Петрович ростом не вышел: отличный был бы губернатор! Нельзя сказать также, чтоб и во всей позе его было много грации; напротив того, весь он как-то кряжем сложен; но зато сколько спокойствия в этой позе! Сколько достоинства в этом взоре, померкающем от избытка величия!»

Сатирические портреты М. Е. Салтыкова-Щедрина созданы при помощи гротеска, гиперболизации и фантастики. Часто одна деталь обобщается, и метонимический образ достигает уровня типизации. Использование уменьшительно-ласкательных форм лексики позволяет передать авторскую иронию.

А. П. Чехов использует выразительную деталь портрета, которая может заменить описание внешности. Так, в рассказе «Толстый и тонкий» нет портретных характеристик. А. П. Чехов акцентирует внимание на запахах. От «тонкого» пахло «ветчиной и кофейной гущей», а от «толстого» — «хересом и флердоранжем». Название этого рассказа — литературная реминисценция, позволяющая читателю сразу же вспомнить подробное гоголевское описание чиновников в одном из лирических отступлений «Мертвых душ», где представлены сатирические обобщающие портреты «толстых» и «тонких».

С помощью вкусовых ассоциаций А. П. Чехов представляет и женскую натуру в рассказе «Женщина с точки зрения пьяницы»: «Женщина есть опьяняющий продукт, который до сих пор еще не догадались обложить акцизным сбором... Женщина до 16 лет — дистиллированная вода... От 20 до 23 — токайское. От 23 до 26 — шампанское. 28 — коньяк с ликером. От 32 до 35 — пиво завода «Вена». От 40 до 100 — сивушное масло...»

Большое разнообразие портретных характеристик можно наблюдать в эпических текстах. Авторы эпических произведений используют портреты-описания, портреты-сравнения, портре- ты-впечатления, портреты-метафоры. Иные средства художественной выразительности в передачи внешности героя используются в лирике и драме. В лирических жанрах портрет встречается в балладах, поэмах, эпиграммах, песнях, пародиях, а также в «персонажной» лирике.

Мастером сатирического портрета в лирике был А. С. Пушкин. В одной емкой детали он выражал весь смысл образа, и портрет был настолько узнаваем, что современники без труда угадывали того, на кого написана эпиграмма. Например, шутливое стихотворение «Собрание насекомых»:

Вот Глинка — Божия коровка, Вот Каченовский — злой паук, Вот и Свиньин — российский жук, Вот Олин — черная мурашка, Вот Раич — мелкая букашка.

Портрет-сравнение — метафорическая характеристика друзей Пушкина.

Традиционный романтический портрет можно наблюдать в поэмах, где при помощи развернутых сравнений, устойчивых эпитетов создается поэтический облик героев.

В жанрах послания и посвящения можно обнаружить портрет адресата, в них, как правило, обозначены основные черты характера или особые свойства души, которые дороги поэту. Иногда встречаются подробные детализированные портретные характеристики. Д. Давыдов создает обобщающий портрет в стихотворении «Поэтическая женщина». Это произведение было очень популярно, его знали наизусть и часто переписывали в альбомы. Основной поэтический прием — развернутая метафора, представленная назывными предложениями.

Что она? — Порыв, смятенье, И холодность, и восторг, И отпор, и увлеченье, Смех и слезы, черт и бог, Пыл полуденного лета, Урагана красота, Исступленного поэта Беспокойная мечта!..

Портретные характеристики в лирике создаются с помощью метафор и аллегорий.

В драме практически отсутствует описание, за исключением новых драматических форм, таких, как эпический театр. Основными средствами портретных характеристик в пьесах можно назвать авторские ремарки, монологи героев и реплики персонажей.

В классицизме обнаруживается устойчивая типизация героев, деление их на положительных и отрицательных. Поэтому авторы трагедий и комедий в ремарках уточняют детали портрета. К примеру, костюм героя свидетельствует о его социальном положении. Важное место отводится речевому поведению персонажа. Именно речь героя — исчерпывающая характеристика классицистического образа. В комедии Мольера «Скупой» нет описания внешности персонажей и их характеров в представлении действующих лиц или ремарках. Описание «молодых красавчиков», данное 60-летним Гарпагоном: «Я удивляюсь, за что их женщины так любят... петушиные голоса, кошачьи усики, парики из пакли, штаны чуть держатся, живот наружу...» — пример сатирического портрета из реплик персонажей.

В реалистической драме портрет героя дается и в авторском представлении действующих лиц, как, например, у Гоголя в комедии «Ревизор», и в развернутой ремарке, как у Чехова, а также в монологах героев, в репликах персонажей.

А. Н. Островский, характеризуя Бориса в пьесе «Гроза», дает помимо указания — «молодой человек, порядочно образованный» — еще и уточнение: «Все лица, кроме Бориса, одеты по-русски». Это авторское примечание очень важно для понимания образа персонажа. Его европейское обличие проявляется не только во внешности и не столько в образованности, сколько в отчужденности героя от русской жизни.

Примером подробной психологической характеристики в реплике героя может служить рассуждение Треплева о своей матери в пьесе «Чайка»: «...Психологический курьез — моя мать. Бесспорно, талантлива, умна, способна рыдать над книжкой, отхватит тебе всего Некрасова наизусть, за больными ухаживает, как ангел; но попробуй похвалить при ней Дузе! Ого-го! Нужно хвалить только ее одну, нужно писать о ней, кричать, восторгаться ее необыкновенною игрой... Затем она суеверна, боится трех свечей, тринадцатого числа. Она скупа. У нее в Одессе в банке семьдесят тысяч —? это я знаю наверное. А попроси у нее взаймы, она станет плакать... Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже не молода. Когда меня нет, ей только тридцать два года, при мне же сорок три, и за это она меня ненавидит...» Это уже целый психологический этюд, а не реплика, в которой штрихом намечается облик персонажа.

Художественное исследование человека проделало огромный путь от схематической типизации до сложных образов. Каждый писатель обладает индивидуальным стилем и системой поэтических приемов для создания ярких образов.

Художественный метод

Следует четко представлять, в каких соотношениях и взаимосвязях находятся такие категории литературного процесса, как художественный метод, литературное направление и течение, художественный стиль.

Понятие литературного процесса является наиболее общим, исходным для определения всех категорий, характеризующих разные стороны литературы, относящихся к разным ее аспектам.

Художественный метод — это способ освоения и отображения мира, совокупность основных творческих принципов образного отражения жизни. О методе можно говорить как о структуре художественного мышления писателя, определяющей его подход к действительности и ее воссозданию в свете определенного эстетического идеала.

Метод воплощается в содержании литературного произведения. Через метод мы постигаем те творческие принципы, благодаря которым писатель воспроизводит действительность: отбор, оценка, типизация (обобщение), художественное воплощение характеров, явлений жизни в историческом преломлении.

Метод проявляется в строе мыслей и чувств героев литературного произведения, в мотивировках их поведения, поступков, в соотношении характеров и событий, в соответствии жизненного пути, судеб персонажей социально-историческим обстоятельствам эпохи.

Художественный метод — система принципов отбора жизненного материала, его оценки, принципов и преобладающих форм художественного обобщения и переосмысления. Он характеризует комплекс факторов: целостное идеологическое, оценочное, индивидуально-неповторимое, социальное отношение художника к действительности, к сознательно или стихийно отраженным потребностям, идеологическим и художественным традициям. Художественный метод во многом определяет специфику художественного образа.

С понятием «художественный метод» тесно связано понятие «художественный стиль». Метод реализуется в стиле, то есть общие свойства метода получают свою национально-историческую конкретность в стиле писателя.

Понятием «метод» (от гр. — путь исследования) обозначается «общий принцип творческого отношения художника к познаваемой действительности, то есть ее пересоздания». Это своего рода способы познания жизни, которые менялись в разные исторические и литературные эпохи. По мнению некоторых ученых, метод лежит в основе течений и направлений, представляет тот способ эстетического освоения действительности, который присущ произведениям некоторого направления. Метод есть категория эстетическая и глубоко содержательная.

Проблема способа изображения действительности была впервые осознана в античности и получила законченное воплощение в труде Аристотеля «Поэтика» под именем «теории подражания». Подражание, по Аристотелю, составляет основу поэзии и ее цель — воссоздать мир похожим на реальный или, точнее, каким он мог бы быть. Авторитетность этой теории сохранялась вплоть до конца XVIII века, когда романтики предложили иной подход (тоже имеющий свои корни в античности, точнее в эллинизме) — пересоздание реальности в соответствии с волей автора, а не с законами «мироздания». Эти две концепции, по мнению отечественного литературоведения середины прошлого века, лежат в основе двух «типов творчества» — «реалистического» и «романтического», в рамки которых укладываются «методы» классицизм, романтизм, разные типы реализма, модернизм. Следует сказать, что понятием «метод» пользовались многие теоретики литературы и писатели: А. Ватто, Д. Дидро, Г. Лессинг, И. В. Гете, С. Т. Колридж, написавший трактат «О методе» (1818).

В целом ряде работ учеными предлагается дополнить понятие метода понятием типа творчества, типа художественного мышления. При этом два типа творчества — пересоздающий и воссоздающий — охватывают все богатство принципов художественного отражения.

Касаясь проблемы соотношения метода и направления, необходимо учитывать, что метод как общий принцип образного отражения жизни отличается от направления как явления исторически-конкретного. Следовательно, если то или иное направление исторически неповторимо, то один и тот же метод, как широкая категория литературного процесса, может повторяться в творчестве писателей разных времен и народов, а значит, разных направлений и течений. Например, элементы реалистического принципа отражения действительности мы встречаем уже в направлениях классицизма, сентиментализма, то есть еще до возникновения собственно реалистического метода, так же как сложившийся реализм позднее проникает и в произведения модернизма.

Литературное направление

Понятия «направление», «течение», «школа» относятся к терминам, описывающим литературный процесс — развитие и функционирование литературы в историческом масштабе. Определения их являются в литературоведческой науке дискуссионными.

Под направлением в XIX веке понимался общий характер содержания, идей всей национальной литературы или какого-ли- бо периода ее развития. В начале XIX столетия литературное направление ассоциировалось в целом с «господствующим направлением умов». В целом же под направлением понимались самые разные литературные общности. Но главным объединяющим их признаком является то, что в направлении фиксируется единство наиболее общих принципов воплощения художественного содержания, общность глубинных основ художественного миропонимания. Это единство часто обусловлено сходством культурно-исторических традиций, нередко связано с типом сознания литературной эпохи, некоторые ученые полагают, что единство направления обусловлено единством творческого метода писателей.

Нет заданного списка литературных направлений, так как развитие литературы связано со спецификой исторической, культурной, социальной жизни общества, национальными и региональными особенностями той или иной литературы. Однако традиционно выделяют такие направления, как классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, символизм, каждое из которых характеризуется своим набором формально-содержательных признаков.

К примеру, в рамках романтического мировосприятия могут быть выделены общенаправленческие черты романтизма, такие, как мотивы разрушения привычных границ и иерархий, идеи «одухотворяющего» синтеза, пришедшего на смену рационалистической концепции «связи» и «порядка», осознание человека как центра и тайны бытия, личности открытой и творческой и т. д. Но конкретное выражение этих общих философско-эсте- тических основ миропонимания в творчестве писателей и само их мировоззрение различно. Так, внутри романтизма проблема воплощения всеобщих, новых, внерациональных идеалов получила воплощение, с одной стороны, в идее бунта, кардинального переустройства существующего миропорядка (Д. Г. Байрон, А. Мицкевич, П. Б. Шелли, К. Ф. Рылеев), а с другой — в поиске своего внутреннего «я» (В. А. Жуковский), гармонии природы и духа (У. Вордсворт), религиозном самосовершенствовании (Ф. Р. Шатобриан). Как видим, такая общность принципов является международной, во многом разнокачественной, и существует в достаточно размытых хронологических рамках, что обусловлено во многом национальной и региональной спецификой литературного процесса.

Одинаковая последовательность смены направлений в разных странах служит обычно доказательством их наднационального характера. То или иное направление в каждой стране выступает как национальная разновидность соответствующей международной (европейской) литературной общности. Согласно этой точке зрения французский, немецкий, русский классицизм считаются разновидностями международного литературного направления — европейского классицизма, который представляет собой совокупность наиболее общих типологических признаков, присущих всем разновидностям направления. Но следует непременно учитывать, что часто национальные особенности того или иного направления могут проявляться гораздо ярче, чем типологическое сходство разновидностей. В обобщении же присутствует некоторый схематизм, который может искажать реальные исторические факты литературного процесса.

К примеру, наиболее ярко классицизм проявил себя во Франции, где он представлен как законченная система и содержательных, и формальных признаков произведений, кодифицирован теоретической нормативной поэтикой («Поэтическое искусство» Н. Буало). Кроме того, представлен значительными художественными достижениями, оказавшими влияние на другие европейские литературы. В Испании и Италии, где историческая ситуация складывалась иначе, классицизм оказался направлением во многом подражательным. Ведущей в этих странах оказалась литература барокко. Русский классицизм становится центральным направлением в литературе также не без влияния французского классицизма, но приобретает собственное национальное звучание, выкристаллизовывается в борьбе «ломоносовского» и «сумароковского» течений. В национальных разновидностях классицизма много различий, еще больше проблем связано с определением романтизма как единого общеевропейского направления, в рамках которого нередко встречаются весьма разнокачественные явления.

Таким образом, построение общеевропейских и «мировых» моделей направлений как наиболее крупных единиц функционирования и развития литературы представляется весьма сложной задачей.

Постепенно, наряду с «направлением», входит в оборот термин «течение», часто употребляемый с «направлением» синонимически. Так, Д. С. Мережковский в обширной статье «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы» (1893) пишет, что «между писателями с различными, иногда противоположными темпераментами устанавливаются, как между противоположными полюсами, особые умственные течения, особый воздух, насыщенный творческими веяниями». Именно им, по мнению критика, обусловлено сходство «поэтических явлений», произведений разных писателей.

Нередко «направление» признается родовым понятием по отношению к «течению». Оба понятия обозначают возникающее на определенной стадии литературного процесса единство ведущих духовно-содержательных и эстетических принципов, охватывающее творчество многих писателей.

Под термином «направление» в литературе понимают творческое единство писателей определенной исторической эпохи, пользующихся общими идейно-эстетическими принципами изображения действительности. Направление в литературе рассматривают как обобщающую категорию литературного процесса, как одну из форм художественного мировосприятия, эстетических взглядов, путей отображения жизни, связанную со своеобразным художественным стилем. В истории национальных литератур европейских народов выделяют такие направления, как классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, натурализм, символизм.

Термином литературное течение обычно обозначают группу писателей, связанных общностью идеологических позиций и художественных принципов, в пределах одного направления или художественного движения. Так, модернизм — общее название разных группировок в искусстве и литературе XX века, которое отличает отход от классических традиций, поиск новых эстетических принципов, новый подход к изображению бытия, — включает в себя такие течения, как импрессионизм, экспрессионизм, сюрреализм, экзистенциализм, акмеизм, футуризм, имажинизм и др.

Принадлежность художников к одному направлению или течению не исключает глубоких различий их творческих индивидуальностей. В свою очередь, в индивидуальном творчестве писателей могут проявляться особенности различных литературных направлений и течений. Например, О. Бальзак, будучи реалистом, создает романтический роман «Шагреневая кожа», а М. Ю. Лермонтов, наряду с романтическими произведениями, пишет реалистический роман «Герой нашего времени».

Течение — более мелкая единица литературного процесса, часто в рамках направления, характеризуется существованием в определенный исторический период и, как правило, локализацией в определенной литературе. В основе течения также лежит общность содержательных принципов, но сходство идейно-ху- дожественных концепций проявляется более отчетливо. Нередко общность художественных принципов в течении образует «художественную систему». Так, в рамках французского классицизма выделяют два течения. Одно основано на традиции рационалистической философии Р. Декарта («картезианский рационализм»), к которому относят творчество П. Корнеля, Ж. Расина, Н. Буало. Другое течение, опиравшееся преимущественно на сенсуалистскую философию П. Гассенди, выразило себя в идейных принципах таких писателей, как Ж. Лафонтен, Ж. Б. Мольер. Кроме того, оба течения отличаются и системой используемых художественных средств. В романтизме нередко выделяют два основных течения — «прогрессивный» и «консервативный», но есть и другие классификации.

Принадлежность писателя к тому или иному направлению или течению (равно как и стремление остаться вне существующих течений литературы) предполагает свободное, личностное выражение миросозерцания автора, его эстетических и идеологических позиций. С этим фактом связано достаточно позднее возникновение направлений и течений в европейской литературе — период Нового времени, когда личностное, авторское начало становится ведущим в литературном творчестве. В этом принципиальное отличие современного литературного процесса от развития литературы эпохи Средневековья, в которой содержательные и формальные особенности текстов были «предзаданными» традицией и «каноном». Особенность же направлений и течений состоит в том, что эти общности базируются на глубинном единстве философских, эстетических и иных содержательных принципов во многом различных, индивидуально-авторских художественных систем.

Классицизм ( — первоклассный, образцовый) — направление в искусстве и литературе, получившее такое название потому, что считало идеальным, примерным, совершенным, гармоническим классическое античное (древнегреческое и древнеримское) искусство. Свою цель сторонники классицизма видели в том, чтобы приблизиться к античным образцам путем подражания им (в творчестве классицистов широко применяются античные мотивы, сюжеты, образы, элементы мифологии).

Классицизм возник на закате эпохи Возрождения, сложился во Франции в середине XVII века при Людовике XIV. Появление классицизма связано с формированием централизованного государства, с укреплением монархии, идеалов «просвещенного» абсолютизма.

Кодекс (свод правил) классицизма составил французский поэт и критик Н. Буало в стихотворном трактате «Поэтическое искусство» (1674). На русский язык этот труд первым перевел Сумароков в 1752 году, доказав его применимость к русской литературе.

Классицизм достиг расцвета во Франции в трагедиях П. Кор- неля («Сид», «Гораций», «Цинна»), Ж. Расина («Британник», «Митридат», «Федра»), Ф. Вольтера («Брут», «Танкред»), в комедиях Ж. Б. Мольера ('«Скупой», «Мещанин во дворянстве», «Мизантроп», «Тартюф, или Обманщик», «Мнимый больной»), в баснях Ж. де Лафонтена, в прозе Ф. Ларошфуко, Ж. Лаб- рюйера; в Германии в творчестве веймарского периода И. В. Гете («Римские элегии», драма «Эгмонт») и И. Ф. Шиллера («Ода к радости», драмы «Разбойники», «Заговор Фиеско», «Коварство и любовь»).

Классицизму как художественному направлению свойственны свои черты, свои принципы.

Культ, господство разума как высшего критерия истины и красоты, подчинение личных интересов высоким идеям гражданского долга, государственным законам. Философской основой классицизма стал рационализм (от лат. гаИо — разум, рассудочность, целесообразность, разумная обоснованность всего, гармония Вселенной, обусловленная ее духовным началом), основоположником которого был Р. Декарт.

Обличение с позиций государственности и просветительства невежества, эгоизма, деспотизма феодальных порядков; прославление монархии, разумно управляющей народом, заботящейся о просвещении; утверждение человеческого достоинства, гражданского и морального долга. Иначе говоря, классицизм формулировал цель литературы как воздействие на разум для исправления пороков и воспитания добродетели, и в этом четко выражалась авторская позиция (например, Корнель славит героев, защищающих государство, абсолютного монарха; Ломоносов славит Петра Первого как идеального монарха).

Герои произведений классицизма, главным образом трагедий, были «высокие»: цари, князья, полководцы, вожди, вельможи, высшее духовенство, знатные граждане, пекущиеся о судьбе отечества и служащие ему. В комедиях же изображались не только высокопоставленные лица, но и простолюдины, крепостные слуги.

Персонажи делились строго на положительных и отрицательных, на добродетельных, идеальных, лишенных индивидуальности, действующих по велению разума, и носителей порока, находящихся во власти эгоистических страстей. При этом в обрисовке положительных героев присутствовали схематизм, резонерство, то есть склонность к нравоучительным рассуждениям с авторских позиций.

Характеры были однолинейными: герой олицетворял ка- кое-либо одно качество (страсть) — ум, мужество, храбрость, благородство, честность или алчность, коварство, скупость, жестокость, лесть, лицемерие, хвастовство (Пушкин заметил: «У Мольера скупой скуп — и только...»; ведущая черта Митро- фана в «Недоросле» — лень).

Герои изображались статично, без эволюции характеров. По сути, это были лишь образы-маски (по выражению Белинского, «образы без лиц»).

«Говорящие» фамилии персонажей (Тартюф, Скотинин, Правдин).

Конфликт добра и зла, разума и глупости, долга и чувства, в котором всегда побеждали добро, разум, долг. Другими словами, в произведениях классицизма порок всегда был наказан, а добродетель торжествовала (например, в «Недоросле» Фонвизина). Отсюда абстрактность, условность изображения действительности, условность метода классицистов.

Герои говорили высокопарным, торжественным, приподнятым языком; использовались такие поэтические средства, как славянизмы, гипербола, метафора, олицетворение, метонимия, сравнение, антитеза, эмоциональные эпитеты («хладный труп», «бледное чело»), риторические вопросы и восклицания, обращения, мифологические уподобления (Аполлон, Зевс, Минерва, Нептун, Борей). Господствовало силлабическое стихосложение, применялся александрийский стих.

Действующие лица произносили длинные монологи с целью полнее раскрыть свои взгляды, убеждения, принципы. Такие монологи замедляли действие пьесы.

Строгая градация, иерархия жанров. «Высокие» жанры (трагедия, героическая поэма, ода) отражали государственную жизнь, исторические события, античные сюжеты. «Низкие» жанры (комедия, сатира, басня) были обращены в сферу повседневной современной частной жизни. Промежуточное место занимали «средние» жанры (драма, послание, элегия, идиллия, сонет, песня), изображавшие внутренний мир отдельного человека; им не принадлежала заметная роль в литературном процессе (расцвет этих жанров придет позже). Классификация жанров опиралась на известную с античных времен теорию «трех стилей» (высокий, средний, низкий). Для каждого жанра предусматривался один из этих стилей; отклонения не допускались.

Не допускалось смешения возвышенного и низменного, трагического и комического, героического и обыденного.

Герои изображались только в стихах и возвышенным слогом. Проза считалась унизительной, «презренной» для высокопоставленных лиц.

В драматургии господствовала теория «трех единств» — места (все действие пьесы происходило в одном месте), времени (события в пьесе развивались в течение суток), действия (происходящее на сцене имело свое начало, развитие и конец, при этом отсутствовали «лишние» эпизоды или персонажи, не имеющие прямого отношения к развитию основного сюжета).

Сторонники классицизма обычно заимствовали сюжеты для произведений из античной истории или мифологии. Правила классицизма требовали логического развертывания сюжета, стройности композиции, четкости и лаконичности языка, рациональной ясности и благородной красоты стиля.

Русский классицизм. В России в силу исторических условий (в период утверждения абсолютной монархии) классицизм появился позже, с конца 20-х годов XVIII века, просуществовав до 20-х годов XIX века. При этом следует видеть свои периоды в развитии русского классицизма и соответственно представителей этих периодов.

Ранний классицизм: А. Д. Кантемир (стихотворные сатиры), В. К. Тредиаковский (поэма «Тилемахида», ода «На сдачу Гдан- ска»).

Период расцвета классицизма (40—70-е годы): М. В. Ломоносов (оды «На день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны», «На взятие Хотина»; трагедия «Тамира и Селим», поэма «Петр Великий», цикл стихотворений «Разговор с Анакреоном», сатира «Гимн бороде»), А. П. Сумароков (трагедии «Хо- рев», «Синав и Трувор», «Дмитрий Самозванец», «Семира»; комедии «Опекун», «Лихоимец», «Рогоносец по воображению»; басни, сатиры; теоретический трактат «Эпистола о стихотворстве», который опирается на «Поэтическое искусство» Буало, внося при этом определенные изменения, связанные с возрастанием интереса к внутренней жизни отдельной личности).

Поздний классицизм: Д. И. Фонвизин (комедии «Бригадир», «Недоросль»), Я. Б. Княжнин (трагедии «Дидона», «Росслав», «Вадим Новгородский»; комедия «Хвастун»), В. А. Озеров (трагедии «Эдип в Афинах», «Фингал», «Дмитрий Донской»), П. А. Плавильщиков (комедии «Бобыль», «Сиделец»), М. М. Херасков (поэма «Россияда», трагедии «Борислав», «Венецианская монахиня»), Г. Р. Державин (оды «Фелица», «Вельможа», «Бог», «Водопад», «На взятие Измаила»; анакреонтические стихи), А. Н. Радищев (ода «Вольность», повесть «Житие В. Ф. Ушакова»).

В творчестве представителей позднего классицизма уже заметны ростки, тенденции реализма (например, воссоздание типических черт отрицательных персонажей, обусловленных крепостническими отношениями, реалистические описания быта, сатирическое обличение, смешение жанров, «штилей»), происходит разрушение классицизма, его условности; черты классицизма сохраняются скорее внешне.

Русский классицизм выражал мировоззрение, психологию и вкусы просвещенного русского дворянства, возвысившегося при Петре Первом.

Своеобразие русского классицизма. Высокий гражданско-пат- риотический пафос, проявлявшийся в обращении, главным образом, к национальной тематике, к сюжетам из русской действительности, из отечественной истории. В проповеди общегосударственных идей, в формировании общественно полезных, гражданских качеств человека, в развитии антидеспотической направленности, тираноборческих мотивов, в просветительских тенденциях (в борьбе за национальную культуру, науку, образование) заключалось объективно прогрессивное значение русского классицизма, теснее была связь его с жизнью, народом. (Не случайно Пушкин назвал Фонвизина «другом свободы».).

Более резко выраженная обличительно-реалистическая тенденция, выражавшаяся в сатире, комедии, басне, нарушавшая свойственный классицизму принцип абстрактного изображения действительности, то есть в русском классицизме значительны были элементы реализма.

Большая связь с народным творчеством, что сообщало произведениям русского классицизма демократический отпечаток, в то время как западноевропейский классицизм избегал включения просторечных выражений, использования фольклорных приемов (так, Кантемир в своих сатирах, Сумароков в сатирах и баснях широко применяли просторечие). Господствовали тоническое и силлаботоническое стихосложение, вольный стих.

Сентиментализм

Сентиментализм ( — чувство) возник в эпоху Просвещения в Англии в середине XVIII века в период разложения феодального абсолютизма, сословно-крепостнических отношений, роста буржуазных отношений, а значит, начавшегося освобождения личности от оков феодально-крепостнического государства.

Сентиментализм выражал мировоззрение, психологию, вкусы широких слоев консервативного дворянства и буржуазии (так называемого третьего сословия), жаждущих свободы, естественного проявления чувств, требовавших считаться с человеческим достоинством.

Черты сентиментализма. Культ чувства, естественного чувства, не испорченного цивилизацией (Руссо утверждал решительное превосходство простой, естественной, «природной» жизни над цивилизацией); отрицание отвлеченности, абстрактности, условности, сухости классицизма. По сравнению с классицизмом сентиментализм был более прогрессивным направлением, ибо в нем были ощутимы элементы реализма, связанные с изображением человеческих эмоций, переживаний, расширением внутреннего мира человека. Философской основой сентиментализма становится сенсуализм (от лат. зепзш — чувство, ощущение), одним из основоположников которого был английский философ Д. Локк, признающий единственным источником познания ощущение, чувственное восприятие.

Если классицизм утверждал представление об идеальном государстве, управляемом просвещенным монархом, и требовал подчинения государству интересов личности, то сентиментализм на первое место выдвинул не человека вообще, а конкретного, частного человека во всем своеобразии его индивидуальной личности. При этом ценность человека обусловливалась не его высоким происхождением, не имущественным положением, не сословной принадлежностью, а личными достоинствами. Сентиментализм впервые поставил вопрос о правах личности.

Героями были простые люди — дворяне, ремесленники, крестьяне, которые жили главным образом чувствами, страстями, сердцем. Сентиментализм открыл богатый духовный мир простолюдина. В некоторых произведениях сентиментализма звучал протест против социальной несправедливости, против унижения «маленького человека». Сентиментализм во многом придал литературе демократический характер.

Главное место отводилось авторской личности, авторскому, субъективному восприятию окружающей действительности. Автор сочувствовал героям, его задача — заставить сопереживать, вызвать сострадание, слезы умиления у читателей.

Поскольку сентиментализм провозглашал право писателя на проявление в искусстве своей авторской индивидуальности, в сентиментализме возникают жанры, способствующие выражению авторского «я», а значит, использовалась форма повествования от первого лица: дневник, исповедь, автобиографические мемуары, путешествие (путевые записки, заметки, впечатления). В сентиментализме на смену поэзии и драматургии приходит проза, которая располагала большой возможностью для передачи сложного мира душевных переживаний человека, в связи с чем возникли новые жанры: семейный, бытовой и психологический роман в форме переписки, «мещанская драма», «чувствительная» повесть, «буржуазная трагедия», «слезная комедия»; получили расцвет жанры интимной, камерной лирики (идиллия, элегия, романс, мадригал, песня, послание), а также басня.

Допускалось смешение высокого и низкого, трагического и комического, смешение жанров; закон «трех единств» ниспровергался (например, значительно расширялся круг явлений действительности).

Изображалась обыденная, будничная семейная жизнь; основная тематика была любовная; сюжет строился на основе ситуаций будничной жизни частных лиц; композиция произведений сентиментализма была произвольной.

Провозглашался культ природы. Пейзаж выступал излюбленным фоном событий; мирная, идиллическая жизнь человека показывалась на лоне сельской природы, при этом природа изображалась в тесной связи с переживаниями героя или самого автора, была созвучна личному переживанию. Деревня как средоточие естественной жизни, нравственной чистоты резко противопоставлялась городу как символу зла, искусственной жизни, суеты.

Язык произведений сентиментализма был простой, лирический, порой чувствительно-приподнятый, подчеркнуто эмоциональный; использовались такие поэтические средства, как восклицания, обращения, ласкательно-уменьшительные суффиксы, сравнения, эпитеты, междометия; использовался белый стих. В произведениях сентиментализма происходит дальнейшее сближение литературного языка с живой, разговорной речью.

Особенности русского сентиментализма. В России сентиментализм утверждается в последнее десятилетие XVIII века и угасает после 1812 года, в период развития революционного движения будущих декабристов.

Русский сентиментализм идеализировал патриархальный уклад, жизнь крепостной деревни и критиковал буржуазные нравы.

Особенность русского сентиментализма — дидактическая, просветительская установка на воспитание достойного гражданина.

Сентиментализм в России представлен двумя течениями: Сентиментально-романтическое — Н. М. Карамзин («Письма русского путешественника», повесть «Бедная Лиза), М. Н. Муравьев (сентиментальные стихотворения), И. И. Дмитриев (басни, лирические песни, стихотворные сказки «Модная жена», «Причудница»),

Ф. А. Эмин (роман «Письма Эрнеста и Доравры»), В. И. Лукин (комедия «Мот, любовью исправленный»). Сентиментально-реалистическое — А. Н. Радищев («Путешествие из Петербурга в Москву»),

Романтизм

В литературе слово «романтизм» имеет несколько значений.

Художественный метод предполагает определенный способ постижения мира в искусстве, то есть основные принципы отбора, изображения и оценки явлений действительности. Своеобразие романтического метода в целом можно определить как художественный максимализм, который, являясь основой романтического миропонимания, обнаруживается на всех уровнях произведения — от проблематики и системы образов до стиля.

Романтическая картина мира отличается иерархичностью; материальное в ней подчинено духовному. Борьба (и трагическое единство) этих противоположностей может принимать разные обличия: божественное — дьявольское, возвышенное — низменное, небесное — земное, истинное — ложное, свободное — зависимое, внутреннее — внешнее, вечное — преходящее, закономерное — случайное, желаемое — действительное, исключительное — обыденное. Романтический идеал, в отличие от идеала классицистов, конкретного и доступного для воплощения, абсолютен и уже поэтому находится в вечном противоречии с преходящей действительностью. Художественное мировосприятие романтика, таким образом, строится на контрасте, столкновении и слиянии взаимоисключающих понятий — оно, по словам исследователя А. В. Михайлова, «носитель кризисов, нечто переходное, внутренне во многих отношениях страшно неустойчивое, неуравновешенное». Мир совершенен как замысел — мир несовершенен как воплощение. Можно ли примирить непримиримое?

Так возникает двоемирие, условная модель романтической вселенной, в которой реальность далека от идеала, а мечта кажется неосуществимой. Часто связующим звеном между этими мирами становится внутренний мир романтика, в котором живет стремление от унылого «ЗДЕСЬ» к прекрасному «ТАМ». Когда их конфликт неразрешим, звучит мотив бегства: уход от несовершенной действительности в инобытие мыслится как спасение. Вера в возможность осуществления чуда живет и в XX веке: в повести А. С. Грина «Алые паруса», в философской сказке А. де Сент-Экзюпери «Маленький принц» и во многих других произведениях.

События, из которых складывается романтический сюжет, как правило, яркие и необычные; они являются своеобразными «вершинами», на которых строится повествование (занимательность в эпоху романтизма становится одним из важных художественных критериев). На событийном уровне произведения ярко прослеживается стремление романтиков «сбросить цепи» классицистического правдоподобия, противопоставляя ему абсолютную свободу автора, в том числе и в построении сюжета, причем это построение может оставлять у читателя чувство незавершенности, фрагментарности, как бы призывающее к самостоятельному восполнению «белых пятен». Внешней мотивировкой экстраординарности происходящего в романтических произведениях могут служить особые место и время действия (например, экзотические страны, далекое прошлое или будущее), а также народные суеверия и предания. Изображение «исключительных обстоятельств» направлено, прежде всего, на раскрытие «исключительной личности», действующей в этих обстоятельствах. Характер как двигатель сюжета и сюжет как способ «реализации» характера тесным образом связаны, поэтому каждый событийный момент является своеобразным внешним выражением борьбы добра и зла, происходящей в душе романтического героя.

Одно из художественных достижений романтизма — открытие ценности и неисчерпаемой сложности человеческой личности. Человек осознается романтиками в трагическом противоречии — как венец творения, «гордый властелин судьбы» и как безвольная игрушка в руках неведомых ему сил, а иногда и собственных страстей. Свобода личности предполагает ее ответственность: совершив неверный выбор, нужно быть готовым к неизбежным последствиям. Таким образом, идеал вольности (как в политическом, так и в философском аспекте), являющийся важной составляющей в романтической иерархии ценностей, не следует понимать как проповедь и поэтизацию своеволия, опасность которого неоднократно раскрывалась в романтических произведениях.

Образ героя часто неотделим от лирической стихии авторского «я», оказываясь или созвучным ему, или чуждым. В любом случае автор-повествователь в романтическом произведении занимает активную позицию; повествование тяготеет к субъективности, что может проявляться и на композиционном уровне — в использовании приема «рассказ в рассказе». Однако субъективность как общее качество романтического повествования не предполагает авторского произвола и не отменяет «систему нравственных координат». Именно с нравственных позиций и оценивается исключительность романтического героя, которая может быть как свидетельством его величия, так и сигналом его неполноценности.

«Странность» (загадочность, непохожесть на окружающих) персонажа подчеркивается автором, прежде всего, при помощи портрета: одухотворенная красота, болезненная бледность, выразительный взгляд — эти признаки давно стали устойчивыми, чуть ли не штампами, поэтому так часты сравнения и реминисценции в описаниях, как бы «цитирующих» предыдущие образцы. Вот характерный пример такого ассоциативного портрета (Н. А. Полевой «Блаженство безумия»): «Не знаю, как описать вам Адельгейду: она уподоблялась дикой симфонии Бетховена и девам-валькириям, о которых певали скандинавские скальды... лицо... было задумчиво-прелестно, походило на лицо мадонн Альбрехта Дюрера... Адельгейда казалась духом той поэзии, который вдохновлял Шиллера, когда он описывал свою Теклу, и Гете, когда он изображал свою Миньону».

Поведение романтического героя также свидетельство его исключительности (а иногда — «исключенное™» из социума); часто оно «не вписывается» в общепринятые нормы и нарушает условные «правила игры», по которым живут все остальные персонажи.

Общество в романтических произведениях представляет собой некий стереотип коллективного существования, набор ритуалов, не зависящий от личной воли каждого, поэтому герой здесь — «как беззаконная комета в кругу расчисленном светил». Он формируется словно бы «вопреки среде», хотя его протест, сарказм или скепсис рождены именно конфликтом с окружающими, то есть в какой-то степени обусловлены обществом. Лицемерие и мертвенность «светской черни» в романтическом изображении часто соотносятся с дьявольским, низменным началом, пытающимся получить власть над душой героя. Человеческое в толпе становится неразличимо: вместо лиц — маски (мотив маскарада — Э. А. По. «Маска Красной смерти», В. Н. Олин. «Странный бал», М. Ю. Лермонтов. «Маскарад»,

Антитеза как излюбленный структурный прием романтизма особенно очевидна в противостоянии героя и толпы (и шире — героя и мира). Этот внешний конфликт может принимать различные формы, в зависимости от типа романтической личности, созданной автором. Обратимся к наиболее характерным из этих типов.

Герой — наивный чудак, верящий в возможность осуществления идеалов, часто комичен и нелеп в глазах «здравомыслящих». Однако он выгодно отличается от них своей нравственной цельностью, детским стремлением к истине, умением любить и неумением приспосабливаться, то есть лгать. Счастьем воплощенной мечты награждена и героиня повести А. С. Грина «Алые паруса» Ассоль, умевшая верить в чудо и ждать его появления, несмотря на издевательства и насмешки «взрослых».

Детское для романтиков вообще синоним подлинного — не отягощенного условностями и не убитого лицемерием. Открытие этой темы признается многими учеными одной из главных заслуг романтизма. «XVIII век видел в ребенке лишь маленького взрослого.

Герой — трагический одиночка и мечтатель, отвергнутый обществом и осознающий свою чуждость миру, способен на открытый конфликт с окружающими. Они кажутся ему ограниченными и пошлыми, живущими исключительно материальными интересами и поэтому олицетворяющими некое мировое зло, могущественное и губительное для духовных устремлений романтика. Ч

Наиболее острый характер оппозиция «личность — общество» приобретает в «маргинальном» варианте героя — романтического бродяги или разбойника, мстящего миру за свои поруганные идеалы. В качестве примеров можно назвать персонажей следующих произведений: «Отверженные» В. Гюго, «Жан Сбо- гар» Ш. Нодье, «Корсар» Д. Байрона.

Герой — разочарованный, «лишний» человек, не имевший возможности и уже не желающий реализовать свои дарования на благо общества, утратил прежние мечты и веру в людей. Он превратился в наблюдателя и аналитика, вынося приговор несовершенной действительности, но не пытаясь изменить ее или измениться самому (например, Октав в «Исповеди сына века» А. Мюссе, лермонтовский Печорин). Тонкая грань между гордостью и эгоизмом, сознанием собственной исключительности и пренебрежением к людям может объяснить, почему так часто в романтизме культ одинокого героя смыкается с его развенчанием: Алеко в поэме А. С. Пушкина «Цыганы» и Ларра в рассказе М. Горького «Старуха Изергиль» наказаны одиночеством именно за свою нечеловеческую гордыню.

Герой — демоническая личность, бросающая вызов не только обществу, но и Творцу, обречен на трагический разлад с действительностью и самим собой. Его протест и отчаяние органически связаны, поскольку отвергаемые им Истина, Добро, Красота имеют власть над его душой. По словам исследователя лермонтовского творчества В. И. Коровина, «...герой, склонный избрать демонизм в качестве нравственной позиции, тем самым отказывается от идеи добра, поскольку зло рождает не добро, а только зло. Но это «высокое зло», так как оно продиктовано жаждой добра». Мятежность и жестокость натуры такого героя часто становятся источником страдания окружающих и не приносят радости ему самому. Выступая как «наместник» дьявола, искуситель и каратель, он сам иногда по-человечески уязвим, ибо страстен. Не случайно в романтической литературе получил распространение мотив «влюбленного беса», названный так по одноименной повести Ж. Казота. «Отголоски» этого мотива звучат и в лермонтовском «Демоне», и в «Уединенном домике на Васильевском» В. П. Титова, и в повести Н. А. Мельгунова «Кто же он?».

Герой — патриот и гражданин, готовый отдать жизнь на благо Отчизны, чаще всего не встречает понимания и одобрения современников. В этом образе традиционная для романтика гордость парадоксально соединяется с идеалом самоотверженности — добровольного искупления коллективного греха одиноким героем (в буквальном, не литературном смысле этого слова). Тема жертвенности как подвига особенно характерна для «гражданского романтизма» декабристов.

Подобное могут сказать о себе и Иван Сусанин из одноименной думы Рылеева, и горьковский Данко из рассказа «Старуха Изергиль». В творчестве М. Ю. Лермонтова также распространен этот тип, который, по замечанию В. И. Коровина, «...стал для Лермонтова исходной точкой в его споре с веком. Но уже не понятия только об общественном благе, достаточно рационалистические у декабристов, и не гражданские чувства вдохновляют личность на героическое поведение, а весь ее внутренний мир».

Еще один из распространенных типов героя можно назвать автобиографическим, так как он представляет осмысление трагической участи человека искусства, который вынужден жить как бы на границе двух миров: возвышенного мира творчества и обыденного мира тварности. В романтической системе координат жизнь, лишенная жажды невозможного, становится животным существованием. Именно такое существование, направленное на достижение достижимого, является основой прагматической буржуазной цивилизации, которую активно не принимают романтики.

От искусственности цивилизации может спасти только естественность природы — и в этом романтизм созвучен с сентиментализмом, открывшим ее этическую и эстетическую значимость («пейзаж настроения»). Для романтика не существует неживой природы — она вся одухотворена, иногда даже очеловечена:

В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык.

(Ф. И. Тютчев)

С другой стороны, близость человека к природе означает его «самотождественность», то есть воссоединение с собственной «натурой», что является залогом его нравственной чистоты (здесь ощутимо влияние концепции «естественного человека», принадлежащей Ж. Ж. Руссо).

Тем не менее традиционный романтический пейзаж сильно отличается от сентименталистского: вместо идиллических сельских просторов — рощ, дубрав, полей (горизонталь) — появляются горы и море — высота и глубина, вечно враждующие «волна и камень». По словам литературоведа, «...природа воссоздается в романтическом искусстве как вольная стихия, свободный и прекрасный мир, неподвластный человеческому произволу» (Н. П. Кубарева). Буря и гроза приводят в движение романтический пейзаж, подчеркивая внутреннюю конфликтность мироздания. Это соответствует страстной натуре героя-романтика:

...О, я как брат

Обняться с бурей был бы рад!

Глазами тучи я следил,

Рукою молнию ловил...

(М. Ю. Лермонтов. «Мцыри»)

Романтизм, как и сентиментализм, противостоит классицистическому культу разума, считая, что «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Но если главным противоядием рассудочной ограниченности сентименталист считает чувство, то романтик-максималист идет дальше. На смену чувству является страсть — не столько человеческая, сколько сверхчеловеческая, неуправляемая и стихийная. Она возвышает героя над обыденностью и соединяет его с мирозданием; она открывает читателю мотивы его поступков, а нередко становится оправданием его преступлений.

Романтический психологизм основан на стремлении показать внутреннюю закономерность слов и деяний героя, на первый взгляд необъяснимых и странных. Их обусловленность открывается не столько через социальные условия формирования характера (как это будет в реализме), сколько через столкновение над- мирных сил добра и зла, поле битвы которых — сердце человека (эта мысль звучит в романе Э. Т. А. Гофмана «Эликсиры сатаны»). .

Романтический историзм строится на понимании истории Отечества как истории рода; генетическая память нации живет в каждом ее представителе и многое объясняет в его характере. Таким образом, история и современность тесно связаны — обращение к прошлому для большинства романтиков становится одним из способов национального самоопределения и самопознания. Но в отличие от классицистов, для которых время не более чем условность, романтики пытаются соотнести психологию исторических персонажей с обычаями прошлого, воссоздать «местный колорит» и «дух времени» не как маскарад, а как мотивировку событий и поступков людей. Другими словами, должно произойти «погружение в эпоху», которое невозможно без тщательного изучения документов и источников. «Факты, расцвеченные воображением» — вот основной принцип романтического историзма.

Что касается исторических лиц, то они в романтических произведениях редко соответствуют своему реальному (документальному) облику, идеализируясь в зависимости от авторской позиции и своей художественной функции — показать пример или предостеречь. Характерно, что в своем романе-предупреждении «Князь Серебряный» А. К. Толстой показывает Иоанна Грозного только как тирана, не принимая в расчет противоречивость и сложность личности царя, а Ричард Львиное Сердце в реальности вовсе не был похож на возвышенный образ короля-рыцаря, каким его показал В. Скотт в романе «Айвенго».

В этом смысле прошлое удобнее, чем настоящее, для создания идеальной (и в то же время как бы реальной в прошлом) модели национального бытия, противостоящей бескрылой современности и деградировавшим соотечественникам. Эмоция, которую выразил Лермонтов в стихотворении «Бородино» —

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя:

Богатыри — не вы, —

весьма характерна для многих романтических произведений. Белинский, говоря о лермонтовской «Песне про... купца Калашникова», подчеркнул, что она «...свидетельствует о состоянии духа поэта, недовольного современною действительностью и перенесшегося от нее в далекое прошлое, чтоб там искать жизни, которой он не видит в настоящем».

Романтическая поэма характеризуется так называемой вершинной композицией, когда действие строится вокруг одного события, в котором наиболее ярко проявляется характер главного героя и определяется его дальнейшая — чаще всего трагическая — участь. Так происходит и в некоторых «восточных» поэмах английского романтика Д. Г. Байрона («Гяур», «Корсар»), и в «южных» поэмах А. С. Пушкина («Кавказский пленник», «Цыганы»), и в лермонтовских «Мцыри», «Песне про... купца Калашникова», «Демоне».

Романтическая драма стремится преодолеть классицистические условности (в частности, единство места и времени); она не знает речевой индивидуализации персонажей: ее герои говорят на «одном языке». Она предельно конфликтна, и чаше всего этот конфликт связан с непримиримым противостоянием героя (внутренне близкого автору) и общества. Из-за неравенства сил столкновение редко завершается счастливой развязкой; трагический финал может быть связан и с противоречиями в душе главного действующего лица, его внутренней борьбой. В качестве характерных примеров романтической драматургии можно назвать «Маскарад» Лермонтова, «Сарданапал» Байрона, «Кромвель» Гюго.

Одним из наиболее популярных жанров в эпоху романтизма стала повесть (чаще всего этим словом сами романтики называли рассказ или новеллу), существовавшая в нескольких тематических разновидностях. Сюжет светской повести строится на несоответствии искренности и лицемерия, глубоких чувств и общественных условностей (Е. П. Ростопчина. «Поединок»). Бытовая повесть подчинена нравоописательным задачам, изображению жизни людей, в чем-то непохожих на остальных (М. П. Погодин. «Черная немочь»). В философской повести основу проблематики составляют «проклятые вопросы бытия», варианты ответов на которые предлагают герои и автор (М. Ю. Лермонтов. «Фаталист»), Сатирическая повесть направлена на развенчание торжествующей пошлости, в разных обли- чиях представляющей главную угрозу духовной сущности человека (В. Ф. Одоевский. «Сказка о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем»). Наконец, фантастическая повесть построена на проникновении в сюжет сверхъестественных персонажей и событий, необъяснимых с точки зрения повседневной логики, но закономерных с точки зрения высших законов бытия, имеющих нравственную природу. Чаще всего вполне реальные действия персонажа: неосторожные слова, греховные поступки становятся причиной чудесного возмездия, напоминающего об ответственности человека за все, что он совершает (А. С. Пушкин. «Пиковая дама», Н. В. Гоголь. «Портрет»).

Новую жизнь романтики вдохнули в фольклорный жанр сказки, не только способствуя изданию и изучению памятников устного народного творчества, но и создавая собственные оригинальные произведения; можно вспомнить братьев Гримм, В. Гауфа, А. С. Пушкина, П. П. Ершова и др. Причем понималась и использовалась сказка достаточно широко — от способа воссоздания народного (детского) взгляда на мир в повестях с так называемой фольклорной фантастикой (например, «Кикимора» О. М. Сомова) или в произведениях, обращенных к детям (например, «Городок в табакерке» В. Ф. Одоевского), до общего свойства истинно романтического творчества, универсального «канона поэзии»: «Все поэтическое должно быть сказочным», — утверждал Новалис.

Своеобразие романтического художественного мира проявляется и на языковом уровне. Романтический стиль, конечно же неоднородный, выступающий во множестве индивидуальных разновидностей, имеет некоторые общие особенности. Он риторичен и монологичен: герои произведений — «языковые двойники» автора. Слово ценно для него своими эмоционально-экспрессивными возможностями — в романтическом искусстве оно всегда значит неизмеримо больше, чем в повседневном общении. Ассоциативность, насыщенность эпитетами, сравнениями и метафорами становится особенно очевидной при портретных и пейзажных описаниях, где главную роль играют уподобления, как бы заменяющие (затемняющие) конкретный облик человека или картину природы. Романтическая символика основана на бесконечном «расширении» буквального значения некоторых слов: море и ветер становятся символами свободы; утренняя заря — надежды и стремления; голубой цветок (Новалис) — недостижимого идеала; ночь — таинственной сути мироздания и человеческой души и т. д.

История русского романтизма началась еще во второй половине XVIII века. Классицизм, исключая национальное как источник вдохновения и предмет изображения, противопоставил высокие образцы художественности «грубой» простонародности, что не могло не привести к «однообразию, ограниченности, условленности» (А. С. Пушкин) литературы. Поэтому постепенно подражание античным и европейским писателям уступило стремлению ориентироваться на лучшие образцы национального творчества, в том числе и народного.

Становление и оформление русского романтизма тесно связано с важнейшим историческим событием XIX века — победой в Отечественной войне 1812 года. Подъем национального самосознания, вера в великое назначение России и ее народа стимулируют интерес к тому, что ранее оставалось за пределами изящной словесности. Фольклор, отечественные предания начинают восприниматься как источник самобытности, самостоятельности литературы, еще не целиком освободившейся от ученической подражательности классицизма, но уже сделавшей первый шаг в этом направлении: если учиться — то у своих предков. Вот как формулирует эту задачу О. М. Сомов: «...Народу русскому, славному воинскими и гражданскими добродетелями, грозному силою и великодушному в победах, населяющему царство, обширнейшее в мире, богатое природою и воспоминаниями, необходимо иметь свою народную поэзию, неподражательную и независимую от преданий чуждых».

С этой точки зрения основная заслуга В. А. Жуковского состоит не в «открытии Америки романтизма» и не в знакомстве русских читателей с лучшими западноевропейскими образцами, а в глубоко национальном осмыслении мирового опыта, в соединении его с православным миросозерцанием, утверждающим:

Лучший друг нам в жизни сей — Вера в Провиденье, Благ Зиждителя закон...

(«Светлана»)

Романтизм декабристов К. Ф. Рылеева, А. А. Бестужева, В. К. Кюхельбекера в науке о литературе часто называют «гражданским», поскольку в их эстетике и творчестве пафос служения Отечеству является основополагающим. Обращения к историческому прошлому призваны, по мнению авторов, «возбуждать доблести сограждан подвигами предков» (слова А. Бестужева о К. Рылееве), то есть способствовать реальному изменению действительности, далекой от идеала. Именно в поэтике декабристов ярко проявились такие общие особенности русского романтизма, как антииндивидуализм, рационализм и гражданственность — особенности, говорящие о том, что в России романтизм, скорее, наследник идей Просвещения, чем их разрушитель.

После трагедии 14 декабря 1825 года романтическое движение вступает в новую пору — гражданский оптимистический пафос сменяется философской направленностью, самоуглублением, попытками познать общие законы, управляющие миром и человеком. Русские романтики-любомудры (Д. В. Веневитинов, И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, С. В. Шевырев, В. Ф. Одоевский) обращаются к немецкой идеалистической философии и стремятся «привить» ее на родную почву. Вторая половина 20-х — 30-е годы — время увлечения чудесным и сверхъестественным. К жанру фантастической повести обращались А. А. Погорельский, О. М. Сомов, В. Ф. Одоевский, О. И. Сенковский, А. Ф. Вельтман.

В общем направлении от романтизма к реализму развивается творчество великих классиков XIX века — А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, причем следует говорить не о преодолении романтического начала в их произведениях, а о трансформации и обогащении его реалистическим методом осмысления жизни в искусстве. Именно на примере Пушкина, Лермонтова и Гоголя можно увидеть, что романтизм и реализм как важнейшие и глубоко национальные явления в русской культуре XIX века не противостоят друг другу, они не взаимоисключающи, а взаимо- дополняющи и только в их соединении рождается неповторимый облик нашей классической литературы. Одухотворенный романтический взгляд на мир, соотнесенность действительности с высшим идеалом, культ любви как стихии и культ поэзии как прозрения мы можем обнаружить в творчестве замечательных русских поэтов Ф. И. Тютчева, А. А. Фета, А. К. Толстого. Напряженное внимание к таинственной сфере бытия, иррациональному и фантастическому характерно для позднего тургеневского творчества, развивающего традиции романтизма.

В русской литературе рубежа веков и в начале XX века романтические тенденции связаны с трагическим мироощущением человека «переходной эпохи» и с его мечтой о преображении мира. Концепция символа, разработанная романтиками, получила развитие и художественное воплощение в творчестве русских символистов (Д. Мережковский, А. Блок, А. Белый); любовь к экзотике дальних странствий отразилась в так называемом неоромантизме (Н. Гумилев); максимализм художественных стремлений, контрастность мировосприятия, желание преодолеть несовершенство мира и человека — неотъемлемые составляющие раннего романтического творчества М. Горького.

В науке пока остается открытым вопрос о хронологических границах, положивших предел существованию романтизма как художественного направления. Традиционно называют 40-е годы XIX века, однако все чаще в современных исследованиях эти границы предлагается отодвинуть — иногда значительно, до конца XIX или даже до начала XX века. Бесспорно одно: если романтизм как направление и сошел со сцены, уступив ее реализму, то романтизм как художественный метод, то есть как способ познания мира в искусстве, сохраняет свою жизнеспособность до наших дней.

Таким образом, романтизм в широком смысле этого слова — не исторически ограниченное явление, оставшееся в прошлом: он вечен и по-прежнему представляет нечто большее, чем явление литературы. «Где человек, там и романтизм... Сфера его... — вся внутренняя, задушевная жизнь человека, та таинственная почва души и сердца, откуда поднимаются все неопределенные стремления к лучшему и возвышенному, стремясь находить себе удовлетворение в идеалах, творимых фантазиею». «Подлинный романтизм вовсе не есть только литературное течение. Он стремился стать и стал... новой формой чувствования, новым способом переживания жизни... Романтизм есть не что иное, как способ устроить, организовать человека, носителя культуры, на новую связь со стихией... Романтизм есть дух, который стремится под всякой застывающей формой и в конце концов взрывает ее...» Эти высказывания В. Г. Белинского и А. А. Блока, раздвигающие границы привычного понятия, показывают его неисчерпаемость и объясняют его бессмертие: пока человек остается человеком, романтизм будет существовать как в искусстве, так и в повседневной жизни.

Представители романтизма

Течения 1. Субъективно-лирический романтизм, или этико-психологический (включает в себя проблемы добра и зла, преступления и наказания, смысла жизни, дружбы и любви, нравственного долга, совести, возмездия, счастья): В. А. Жуковский (баллады «Людмила», «Светлана», «Двенадцать спящих дев», «Лесной царь», «Эолова арфа»; элегии, песни, романсы, послания; поэмы «Аббадона», «Ундина», «Наль и Дамаянти»), К. Н. Батюшков (послания, элегии, стихи).

2. Общественно-гражданский романтизм: К. Ф. Рылеев (лирические стихотворения, «Думы»: «Дмитрий Донской», «Богдан Хмельницкий», «Смерть Ермака», «Иван Сусанин»; поэмы «Войнаровский», «Наливайко»),

A. А. Бестужев (псевдоним — Марлинский) (стихи, повести «Фрегат "Надежда"», «Мореход Никитин», «Аммалат-Бек», «Страшное гаданье», «Андрей Переяславский»),

B. Ф. Раевский (гражданская лирика),

A. И. Одоевский (элегии, историческая поэма «Василько», отклик на «Послание в Сибирь» Пушкина),

Д. В. Давыдов (гражданская лирика),

B. К. Кюхельбекер (гражданская лирика, драма «Ижорский»),

3. «Байронический» романтизм: А. С. Пушкин (поэма «Руслан и Людмила», гражданская лирика, цикл южных поэм: «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы»),

М. Ю. Лермонтов (гражданская лирика, поэмй «Измаил- Бей», «Хаджи Абрек», «Беглец», «Демон», «Мцыри», драма «Испанцы», исторический роман «Вадим»),

И. И. Козлов (поэма «Чернец»).

4. Философский романтизм: Д. В. Веневитинов (гражданская и философская лирика),

В. Ф. Одоевский (сб. новелл и философских бесед «Русские ночи», романтические повести «Последний квартет Бетховена», «Себастиан Бах»; фантастические повести «Игоша», «Сильфида», «Саламандра»),

Ф. Н. Глинка (песни, стихи),

В. Г. Бенедиктов (философская лирика),

Ф. И. Тютчев (философская лирика),

Е. А. Баратынский (гражданская и философская лирика).

5. Народно-исторический романтизм: М. Н. Загоскин (исторические романы «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», «Рославлев, или Русские в 1812 году», «Аскольдова могила»),

И. И. Лажечников (исторические романы «Ледяной дом», «Последний Новик», «Басурман»).

Особенности русского романтизма. Субъективный романтический образ заключал в себе объективное содержание, выражавшееся в отражении общественных настроений русских людей первой трети XIX века — разочарования, предчувствия перемен, неприятия как западноевропейской буржуазности, так и русских деспотически самодержавных, крепостнических устоев.

Стремление к народности. Русским романтикам казалось, что, постигая дух народа, они приобщались к идеальным началам жизни. При этом понимание «народной души» и содержание самого принципа народности у представителей различных течений в русском романтизме было различным. Так, у Жуковского народность означала гуманное отношение к крестьянству и вообще к бедным людям; он находил ее в поэзии народных обрядов, лирических песен, народных примет, суеверий, преданий. В творчестве романтиков-декабристов народный характер не просто положительный, но героический, национально-само- бытный, который коренится в исторических традициях народа. Такой характер они обнаруживали в исторических, разбойничьих песнях, былинах, богатырских сказках.

Реализм (— вещественный, действительный) — художественное направление в искусстве и литературе, которое утверждается в первой трети XIX века. У истоков реализма в России стояли И. А. Крылов, А. С. Грибоедов, А. С. Пушкин (в западной литературе реализм возникает несколько позднее, первыми его представителями были Стендаль и О. де Бальзак).

Черты реализма. Принцип жизненной правды, которым руководствуется художник-реалист в своем творчестве, стремясь дать наиболее полное отражение жизни в ее типических свойствах. Верность изображения действительности, воспроизводимой в формах самой жизни, — основной критерий художественности.

Социальный анализ, историзм мышления. Именно реализм объясняет явления жизни, устанавливает их причины и следствия на социально-исторической почве. Иначе говоря, реализм немыслим без историзма, который предполагает понимание данного явления в его обусловленности, в развитии и связи с другими явлениями. Историзм — основа мировоззрения и художественного метода писателя-реалиста, своего рода ключ к познанию действительности, позволяющий соединить прошлое, настоящее и будущее. В прошлом художник ищет ответы на актуальные вопросы современности, а современность осмысливает как результат предшествующего исторического развития.

Критическое изображение жизни. Писатели глубоко и правдиво показывают отрицательные явления действительности, сосредоточиваются на обличении существующих порядков. Но при этом реализм не лишен жизнеутверждающего пафоса, ибо в основе его лежат положительные идеалы — патриотизм, сочувствие народным массам, поиски положительного героя в жизни, вера в неисчерпаемые возможности человека, мечта о светлом будущем России (например, «Мертвые души»). Вот почему в современном литературоведении вместо понятия «критический реализм», которое впервые было введено Н. Г. Чернышевским, чаще всего говорят о «классическом реализме». Типические характеры в типических обстоятельствах, то есть характеры изображались в тесной связи с той общественной средой, которая их воспитала, сформировала в определенных социально-исторических условиях.

Взаимоотношения личности и общества — ведущая проблема, которую ставит реалистическая литература. Для реализма важна драма этих взаимоотношений. Как правило, в центре внимания реалистических произведений оказываются личности незаурядные, неудовлетворенные жизнью, «выламывающиеся» из своего окружения, люди, способные встать выше общества и бросить ему вызов. Их поведение и поступки становятся для писателей-реалистов предметом пристального внимания и исследования.

Многогранность характеров персонажей: их действия, поступки, речь, образ жизни и внутренний мир, «диалектика души», которая раскрывается в психологических подробностях ее эмоциональных переживаний. Тем самым реализм расширяет возможности писателей в творческом освоении мира, в создании противоречивой и сложной структуры личности в результате тончайшего проникновения в глубины человеческой психики.

Выразительность, яркость, образность, точность русского литературного языка, обогащенного элементами живой, разговорной речи, которые писатели-реалисты черпают из общенародного русского языка.

Разнообразие жанров (эпических, лирических, драматических, лироэпических, сатирических), в которых находит выражение все богатство содержания реалистической литературы.

Отражение реальной действительности не исключает вымысел и фантастику (Гоголь, Салтыков-Щедрин, Сухово-Кобы- лин), хотя эти художественные средства не определяют основную тональность произведения.

Типология русского реализма. Вопрос о типологии реализма связан с раскрытием известных закономерностей, определяющих доминанту тех или иных типов реализма и их смену.

Во многих литературоведческих работах присутствуют попытки установить типовые разновидности (течения) реализма: ренессансный, просветительский (или дидактический), романтический, социологический, критический, натуралистический, революционно-демократический, социалистический, типический, эмпирический, синкретичный, философско-психологи- ческий, интеллектуальный, спиралевидный, универсальный, монументальный... Поскольку все эти термины довольно условные (терминологическая неурядица) и между ними нет четких границ, предлагаем использовать понятие «этапы развития реализма». Проследим эти этапы, каждый из которых складывается в условиях своего времени и художественно оправдан в своей неповторимости. Сложность проблемы типологии реализма в том, что типологически своеобразные разновидности реализма не просто сменяют друг друга, но и сосуществуют, развиваются одновременно. Следовательно, понятие «этап» отнюдь не означает, что в тех же хронологических рамках не может быть другого рода течения, более раннего или более позднего. Вот почему необходимо соотносить творчество того или иного писателя-реалиста с творчеством других художников-реалистов, выявляя при этом индивидуальное своеобразие каждого из них, обнаруживая близость между группами писателей.

Первая треть XIX века. В реалистических баснях Крылова отразились реальные отношения людей в обществе, нарисованы живые сцены, содержание которых разнообразно — они могли быть бытовыми, социальными, философско-историческими.

Грибоедов создал «высокую комедию» («Горе от ума»), то есть комедию, близкую к драме, отразив в ней идеи, которыми жило образованное общество первой четверти века. Чацкий в борьбе с крепостниками и консерваторами отстаивает общенациональные интересы с позиций здравого смысла и народной морали. В пьесе даны типические характеры и обстоятельства.

В творчестве Пушкина уже намечены проблематика, методология реализма. В романе «Евгений Онегин» поэт воссоздал «русский дух», дал новый, объективный принцип изображения героя, первым показал «лишнего человека», а в повести «Станционный смотритель» — «маленького человека». В народе Пушкин увидел тот нравственный потенциал, который обусловливает национальный характер. В романе «Капитанская дочка» проявился историзм мышления писателя — и в верном отражении действительности, и в точности социального анализа, и в понимании исторической закономерности явлений, и в умении передать типические особенности характера человека, показать его как порождение определенной общественной среды.

30-е годы XIX века. В эту эпоху «безвременья», общественного бездействия слышны были лишь смелые голоса А. С. Пушкина, В. Г. Белинского и М. Ю. Лермонтова. Критик увидел в Лермонтове достойного преемника Пушкина. Человек в его творчестве несет в себе драматические черты времени. В судьбе

Печорина писатель отразил судьбу своего поколения, свой «век» («Герой нашего времени»). Но если Пушкин главное внимание отводит описанию поступков, действий персонажа, дает «очертания характера», то Лермонтов сосредоточивается на внутреннем мире героя, на углубленном психологическом анализе его действий и переживаний, на «истории души человеческой».

40-е годы XIX века. В указанный период реалисты получили наименование «натуральная школа» (Н. В. Гоголь, А. И. Герцен, Д. В. Григорович, Н. А. Некрасов). Произведениям этих писателей свойствен обличительный пафос, неприятие социальной действительности, усиленное внимание к будничности, повседневности. Гоголь не находил в окружающем его мире воплощения своих возвышенных идеалов, а потому был убежден, что в условиях современной ему России идеал и красоту жизни можно выразить только через отрицание безобразной действительности. Сатирик исследует вещественную, материально-бытовую основу жизни, ее «невидимые» черты и возникающие из нее духовно убогие характеры, крепко уверенные в своем достоинстве и праве.

Вторая половина XIX века. Творчество писателей этого времени (И. А. Гончаров, А. Н. Островский, И. С. Тургенев, Н. С. Лесков, М. Е. Салтыков-Щедрин, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, В. Г. Короленко, А. П. Чехов) отличает качественно новый этап в развитии реализма: они не только критически осмысливают действительность, но и активно ищут способы ее преобразования, обнаруживают пристальное внимание к духовной жизни человека, проникают в «диалектику души», создают мир, населенный сложными, противоречивыми характерами, насыщенный драматическими конфликтами. Произведениям писателей свойственны тонкий психологизм и большие философские обобщения.

Рубеж XIX—XX веков. Особенности эпохи наиболее ярко выразились в произведениях А. И. Куприна, И. А. Бунина. Они чутко улавливали общую духовно-социальную атмосферу в стране, глубоко и верно отражали неповторимые картины быта самых разных слоев населения, создавали цельную и правдивую картину России. Для них характерны такие темы и проблемы, как преемственность поколений, наследие веков, корневые связи человека с прошлым, русский характер и особенности национальной истории, гармоничный мир природы и мир общественных отношений (лишенный поэтичности и гармонии, олицетворяющий жестокость и насилие), любовь и смерть, недолговечность и зыбкость человеческого счастья, загадки русской души, одиночество и трагическая предопределенность человеческого существования, пути освобождения от духовного гнета. Оригинальное и самобытное творчество писателей органически продолжает лучшие традиции русской реалистической литературы, и прежде всего глубокое проникновение в суть изображаемой жизни, раскрытие отношений между средой и личностью, внимание к социально-бытовому фону, выражение идей гуманизма.

Дооктябрьское десятилетие. Новое видение мира в связи с происходящими в России процессами во всех областях жизни определило новое лицо реализма, существенно отличавшегося от классического реализма своей «модерностью». Выдвинулись новые фигуры — представители особого течения внутри реалистического направления — неореализма («обновленный» реализм): И. С. Шмелев, Л. Н. Андреев, М. М. Пришвин, Е. И. Замятин, С. Н. Сергеев-Ценский, А. Н. Толстой, А. М. Ремизов, Б. К. Зайцев и др. Для них характерны отход от социологического осмысления действительности; освоение сферы «земного», углубление конкретно-чувственного восприятия мира, художественное изучение тонких движений души, природа и человек, вступающие в соприкосновение, что избавляет от отчуждения и приближает к изначальному, неизменному естеству бытия; возврат к скрытым ценностям народно-деревенской стихии, способным обновить жизнь в духе «вечных» идеалов (языческий, мистический колорит изображаемого); сопоставление буржуазного городского и сельского уклада; мысль о несовместимости природной силы жизни, бытийного добра с социальным злом; соединение исторического и метафизического (рядом с чертами бытовой или конкретно-исторической реальности присутствует «сверхреальный» фон, мифологический подтекст); мотив очистительной любви как некий символический знак всечеловеческого естественного бессознательного начала, несущего просветленный покой.

Советский период. Отличительными чертами возникшего в эту пору социалистического реализма стали партийность, народность, изображение действительности в ее «революционном развитии», пропаганда героики и романтики социалистического строительства. В произведениях М. Горького, М. А. Шолохова, А. А. Фадеева, Л. М. Леонова, В. В. Маяковского, К. А. Федина, Н. А. Островского, А. Н. Толстого, А. Т. Твардовского и др. утверждались иная реальность, иной человек, иные идеалы, иная эстетика, принципы, положенные в основу морального кодекса борца за коммунизм. Пропагандировался новый метод в искусстве, который был политизирован: имел ярко выраженную социальную направленность, выражал государственную идеологию. В центре произведений обычно находился положительный герой, неразрывно связанный с коллективом, который постоянно оказывал на личность благотворное влияние. Основная сфера приложения сил такого героя — созидательный труд. Не случайно одним из распространенных жанров стал производственный роман.

20—30-е годы XX века. Немало писателей, вынужденных жить при диктаторском режиме, в условиях жестокой цензуры, сумели сохранить внутреннюю свободу, проявляли способность умалчивать, быть осторожным в оценках, переходить на иносказательный язык, — они были преданы истине, подлинному искусству реализма. Родился жанр антиутопии, в которой давалась суровая критика тоталитарного общества, основанного на подавлении личности, индивидуальной свободы. Трагично сложились судьбы А. П. Платонова, М. А. Булгакова, Е. И. Замятина, А. А. Ахматовой, М. М. Зощенко, О. Э. Мандельштама, их надолго лишили возможности печататься в Советском Союзе.

Период «оттепели» (середина 50-х — первая половина 60-х годов). В это историческое время громко и уверенно заявили о себе молодые поэты-шестидесятники (Е. А. Евтушенко, А. А. Вознесенский, Б. А. Ахмадулина, Р. И. Рождественский, Б. Ш. Окуджава и др.), ставшие «властителями дум» своего поколения вместе с представителями «третьей волны» эмиграции (В. П. Аксенов, А. В. Кузнецов, А. Т. Гладилин, Г. Н. Владимов,

A. И. Солженицын, Н. М. Коржавин, С. Д. Довлатов, В. Е. Максимов, В. Н. Войнович, В. П. Некрасов и др.), произведениям которых были свойственны острокритическое осмысление современной действительности, сохранение человеческой души в условиях командно-административной системы и внутреннее противостояние ей, исповедальность, нравственные искания героев, их высвобождение, раскрепощенность, романтизм и самоирония, новаторство в области художественного языка и стиля, жанровое многообразие.

Последние десятилетия XXвека. Новое поколение писателей, жившее уже в несколько смягченных политических условиях внутри страны, выступило с лирической, городской и деревенской поэзией и прозой, не укладывавшимися в жесткие рамки социалистического реализма (Н. М. Рубцов, А. В. Жигулин,

B. Н. Соколов, Ю. В. Трифонов, Ч. Т. Айтматов, В. И. Белов, Ф. А. Абрамов, В. Г. Распутин, В. П. Астафьев, С. П. Залыгин, В. М. Шукшин, Ф. А. Искандер). Ведущими темами их творчества становятся возрождение традиционной нравственности и взаимоотношения человека и природы, в чем проявилась близость писателей к традициям русского классического реализма. Произведения этой поры пронизаны чувством привязанности к родной земле, а значит, и ответственности за то, что на ней происходит, ощущением невосполнимости духовных потерь вследствие разрыва вековых связей природы и человека. Художники осмысливают перелом в сфере моральных ценностей, сдвиги в обществе, в которых вынуждена выживать человеческая душа, размышляют о катастрофических последствиях для тех, кто утрачивает историческую память, опыт поколений.

Новейшая русская литература. В литературном процессе последних лет литературоведы фиксируют два течения: постмодернизм (размытость границ реализма, сознание иллюзорности происходящего, смешение разных художественных методов, стилевое разнообразие, усиление влияния авангардизма — А. Г. Битов, Саша Соколов, В. О. Пелевин, Т. Н. Толстая, Т. Ю. Киби- ров, Д. А. Пригов) и постреализм (традиционное для реализма внимание к судьбе частного человека, трагически одинокого, всуете унижающей его повседневности утрачивающего нравственные ориентиры, пытающегося самоопределиться, — В. С. Ма- канин, Л. С. Петрушевская).

Итак, реализм как литературно-художественная система обладает мощным потенциалом непрерывного обновления, что проявляется в ту или иную переходную для русской литературы эпоху. В творчестве писателей, продолжающих традиции реализма, наблюдаются поиски новых тем, героев, сюжетов, жанров, поэтических средств, новой манеры разговора с читателем.

Символизм

Символизм ( — знак, примета, признак) — художественное направление в европейской и русской литературе (последняя треть XIX — начало XX века).

Символизм возник во Франции в 1870-е годы (как оппозиция натурализму и реализму) в творчестве поэтов П. Верлена (сборники «Галантные празднества», «Романсы без слов», «Мудрость»), С. Малларме (сборник «Стихотворения», поэмы «Иродиада», «Удача никогда не упразднит случая»), А. Рембо (баллада «Пьяный корабль», сонет «Гласные», сборник «Последние стихотворения») и других.

В последующие годы символизм получил развитие в Бельгии в произведениях М. Метерлинка (пьесы-сказки «Принцесса Ма- лен», «Пелеас и Мелисанда», «Смерть Тентажиля»), Э. Верхарна (сборники «Вечера», «Крушения», «Черные факелы»), в Германии в лирике С. Георге (сборники «Седьмое кольцо», «Звезда союза», «Новое царство»), в Австрии в поэзии Р. М. Рильке (сборник «Новые стихотворения»), в Англии в творчестве О. Уайльда (сказка «Счастливый принц», роман «Портрет Дориана Грея», новеллы).

Ощущая враждебность окружающей реальной среды, страшась социального и духовного кризиса, чувствуя бессилие перед грубым, жестоким миром и его законами, символисты стремились уйти от действительности в иной, нездешний, потусторонний мир или в глубины душевной, внутренней жизни. Для символистов закономерности общественной жизни остаются непостижимыми, поэтому они говорили о непознаваемости мира, а значит, суть поэзии для них — в невысказанном, сверхчувственном. Символисты исходили из того, что подлинная реальность недоступна разуму и постигается лишь интуитивно- экстатическим способом, каковой усматривается в мистике. Обращаясь прежде всего не к разуму, а к чувствам, к эмоциям, к интуиции, они хотели проникнуть в сферу подсознательного, постичь тайны мироздания. Для символистов интуиция, подсознание были важнее разума и логики. Эту сферу подсознательного, тайну мира, то есть мистическое содержание, они объявляли главным предметом нового искусства.

Основным средством выражения мистического содержания становится символ. Иначе говоря, художественный образ в искусстве стал моделью, знаком новой действительности. Символ был призван помочь проникнуть в суть скрытых явлений. Символ связывал земное бытие с миром трансцендентным (недоступным сознанию), с глубинами духа и души, с вечным, был формой приобщения к Тайне. В отличие от реалистов, оперировавших типическими образами, в которых обобщение носит объективный характер, символ фиксировал крайне субъективное отношение художника к миру. Символ расширял смысл, значение обычного слова, логического определения и понятия, и это вело к расширению художественной впечатлительности — наличию в тексте мимолетных, трудноуловимых деталей, впечатлений, намеков.

Философско-эстетические принципы символизма восходят к сочинениям А. Шопенгауэра с его вселенским пессимизмом, отчаянием, бессилием рассудка, взглядом на «мир как обитель страдания», Э. Гартмана, считавшего основой сущего абсолютно бессознательное духовное начало — мировую волю, Ф. Ницше, видевшего причину упадка культуры в духовной и физической деградации современного человека, превратившегося в посредственность, стадо; Ницше выдвигал индивидуалистический культ сильной личности — «сверхчеловека», свободного от любой морали и обязанностей перед другими, призванного повелевать стадом. Немецкий философ, утверждая вторичность разума, подчеркивал его подчиненность воле, инстинктам.

В России символизм обозначился в начале 1890-х годов в творчестве Д. С. Мережковского (сборники «Стихотворения», «Символы», романы «Христос и антихрист», «Царство зла»), 3. Н. Гиппиус («Собрания стихов», сборники рассказов «Алый меч», «Лунные муравьи», роман «Чертова кукла»), В. Я. Брюсова (сборники «Русские символисты», «Третья стража», «Городу и миру», «Венок», романы «Огненный ангел», «Алтарь победы»), К. Д. Бальмонта (сборники «Под северным небом», «В безбрежности», «Тишина», «Горящие здания», «Будем как солнце», «Только любовь», «Литургия Красоты»), Ф. К. Сологуба (сборник «Пламенный круг», романы «Мелкий бес», «Творимая легенда», сборники рассказов «Жало смерти», «Истлевающие личины»). Эти писатели получили в литературоведении наименование «старших» символистов.

В начале 1900-х годов в литературу вступили «младшие» символисты, значительными представителями которых бьши А. А. Блок («Стихи о Прекрасной Даме», сборник «Ночные часы», драма «Балаганчик», пьеса «Роза и Крест», поэмы «Возмездие», «Ночная фиалка», циклы «Город», «Страшный мир», «Пузыри земли», «Ямбы», «Черная кровь», «Пляска смерти»), Андрей Белый (сборники «Золото в лазури», «Пепел», «Урна», поэмы «Похороны», «Христос воскрес», роман «Петербург»), С. М. Соловьев (сборники «Цветы и ладан», «Апрель», «Цветник царевны», «Возвращение в дом отчий»), В. И. Иванов (сборники «Кормчие звезды», «Прозрачность», «Сог агёепз», «Нежная тайна», поэмы «Прометей», «Младенчество», книга «Эрос»). Эти художники опирались на религиозно-мистическую философию В. С. Соловьева, утверждавшего, что в мир зла снизойдет божественная Красота (Душа мира, Вечная Женственность), которая должна «спасти мир», соединив небесное, божественное начало жизни с земным, материальным.

Эти две группы русских символистов хотя и принадлежали одному направлению, представляли различное сочетание философско-эстетических позиций и художественных индивидуальностей. Если, например, для «старших» символизм — это прежде всего возможность создания новых, чисто художественных ценностей, то для «младосимволистов» новое искусство должно стать теургией, то есть божественным действием, чудом, видом магии, с помощью которой возможно изменить ход событий, подчиняя своей воле действия богов и духов. Теургия воспринималась как духовная ступень, ведущая к гармонии, установлению Царства Божия на земле. Если для «старших» символистов, считавших себя предвестниками нового мира, были характерны пессимистические, даже апокалипсические настроения — уныние, страх перед жизнью, душевная опустошенность, чувство полной потерянности во враждебном мире, неверие в возможности человека изменить мир и самому измениться к лучшему, чувства бесконечной усталости и безысходного отчаяния, предсказание неминуемой гибели человечества, поэтизация смерти, то «младшие» не только считали себя предвестниками нового мира, но и его свидетелями: для них новый мир родится в момент мистического синтеза неба и земли, в момент неизбежного сошествия на землю Вечной Красоты. При этом они стремились слиться с природой, которая уже живет ожиданием Вечной Женственности и с которой символисты связывали творческое вдохновение, приобщение к истине.

В этой же связи следует отметить интерес символистов к мифологии и мифотворчеству, стремление возродить в современном человеке психологические переживания человека, принадлежащего различным эпохам — античности, Средних веков, Нового времени. Для символистов мифология находится вне истории, она связана не со временем, а с вечностью. Мифы и легенды всегда современны, увлекательны и прекрасны.

Всем символистам были свойственны проповедь самоценности искусства («искусства для искусства»), его независимости от жизни, утверждение чистого эстетизма, крайнего индивидуализма (интерес к проблеме личности, протестующей против общества, обрекающего его на гибель). Символистов отличали эксперименты в области формы художественного текста, склонность к свободному стиху, верлибру, стиху в прозе. Среди жанров преобладало краткое лирическое стихотворение, передававшее мимолетные интимные переживания. Особое значение (прежде всего, философское) для символистов имела музыка — первооснова их творчества. По значимости музыка занимала второе место (после символа) в эстетике символизма. Поэтика условностей, намеков, недомолвок, иносказаний, произвольность ассоциативных связей, частые повторы слов и целых строк, варьирование мотивов, усложненная метафоричность языковых средств, звучание, ритм, интонация стиха были призваны заменить точное, прямое значение слова (преобладание звука над смыслом); речевая экспрессия, которая обычно доводилась до максимального предела, роднила лирическое творчество с музыкой. Символистам важны были не столько слова, сколько музыка слов. Стихотворения обычно строились как завораживающий словесно-музыкальный поток, образ был окутан мистической дымкой, его контуры и границы стирались. Поэты-символисты не стремились быть общепонятными, они обращались к избранному читателю, читателю-творцу, читателю-соавтору, желая пробудить в нем его собственные мысли и чувства, помочь ему в постижении «сверхреального».

К концу начального десятилетия XX века символизм как направление переживал глубокий внутренний кризис, по сути, исчерпал себя, превратившись в пошлую красивость, вычурность и фальшь. Стало очевидно, что искусство должно быть ближе к жизни. Возникают два новых течения в модернизме — акмеизм и футуризм.

Акмеизм

Акмеизм (— высшая степень чего-либо, вершина, расцвет) — модернистское течение в русской поэзии 1910-х годов, с которым связано творчество таких наиболее ярких его представителей, как С. М. Городецкий (сборники «Ярь», «Перун», «Дикая воля», «Русь», «Ива»), ранние Н. С. Гумилев (сборники «Романтические цветы», «Жемчуга», «Чужое небо», «Колчан») и А. А. Ахматова (сборники «Вечер», «Четки», «Белая стая»), О. Э. Мандельштам (сборники «Камень», «Тп$11а», «Вторая книга»).

«Туманной» мистике, восприятию реальности как знака непознаваемого, идее проникновения в запредельное через язык символов, импрессионистической изменчивости, иррационализму, субъективизму символистов акмеисты противопоставляли художественное освоение многообразного и яркого реального, земного, предметного мира, полного звуков, запахов, красок. Они пытались заново открыть ценность человеческой жизни. Преодолевая пристрастие символистов к многозначности и текучести образов, акмеисты стремились к чувственной, пластически вещной ясности образов. Вместо усложненного языка, преувеличенной метафоричности, неопределенности смысла, зыбкости слов они старались вернуть слову его первоначальное (точное, предметное) значение.

Для акмеистов характерны модернистские мотивы, склонность к камерности, эстетизм и поэтизация чувств первозданного человека (отсюда второе название — адамисты). Герой лирики акмеистов погружен в мир своих переживаний, которые не раскрывались непосредственно, а передавались выразительным, значимым жестом, душевным движением, перечислением предметов вещного быта (прием «материализации» чувств), психологических деталей, что делало всякое переживание конкретным и индивидуальным. Важное место занимала любовная тема, причем любовь выступала не только как земное чувство, страсть и близость, но и как взлет духа, порыв к совершенству; преобладал мотив любви трагической, неразделенной, несущей героям страдание и гибель.

В поэзии акмеистов зримо проявилось русское национальное начало: и в живом, непосредственном ощущении родной природы, и в обращении к темам и образам русского фольклора, к языческому наследию Древней Руси, к славянской мифологии, и в чувстве исторической памяти, сохранении культурных раритетов, и в ориентации на твердые, неумирающие нравственные ценности — веру, честь, совесть, долг, добро, и в органической связи с традициями русской классики.

Произведения акмеистов семантически сложные, насыщенные литературными ассоциациями и культурными образами различных эпох; в то же время их отличают стройность композиции, ясные стилевые принципы, гармоничное использование повседневного языка, точность, афористичность слова, ритмы, придающие лирическому переживанию экспрессивную напряженность и драматизм, четкость организации всех элементов художественной формы.

К началу Первой мировой войны акмеизм как течение перестает существовать, ибо рамки единой поэтической школы оказались для ее участников тесными, и каждый из акмеистов пошел своим путем.

Футуризм

Футуризм ( — будущее) — художественное течение в искусстве первых двух десятилетий XX века, выдаваемое за «искусство будущего».

Рождением этого течения принято считать опубликованный в 1909 году «Манифест футуристов», автором которого был итальянский поэт Ф. Т. Маринетти. В нем отрицались общепринятые понятия, ценности, наследие прошлого (социальное устройство, общественный порядок, мораль, религия, искусство, традиционная культура вплоть до языковых норм) и утверждался культ силы и бунта, направленных на разрушение старого мира, на преобразование жизни и раскрепощение человеческого поведения. В «Манифесте» культивировалась эстетика урбанизма (современного города) и машинной индустрии (отказ от патриархально-консервативного существования и устремление в технократическое будущее с бешеными скоростями и «телеграфным стилем», олицетворяющим динамичный темп жизни).

В России футуристы называли себя будетлянами (от слов «будет», «люди будущего»). Это были Д. Д. Бурлюк (сборники «Лысеющий хвост», «Десятый Октябрь»), В. В. Каменский (романы «Землянка», «Стенька Разин», сборники «Танго с коровами», «Девушки босиком», «Звучаль Веснеянки»), В. В. Хлебников (поэмы «И и Э», «Журавль», «Ночь в Галиции», сборники «Ряв!», «Творения 1906—1908», «Изборник стихов. 1907—1914»), А. Е. Кручёных (сборники «Старинная любовь», «Мирсконца», «Возропщем», «Полуживой», «Вселенская война Ъ», «Лакированное трико», поэма «Игра в аду»). Позднее к этим писателям присоединился В. В. Маяковский (трагедия «Владимир Маяковский», поэмы «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Война и мир», «Человек»). Вместе с ними он подписал в 1912 году манифест футуризма «Пощечина общественному вкусу» (еще раньше вышел в свет сборник «Садок судей» — в 1910 году, считающемся временем возникновения русского футуризма).

Искусство служило футуристам орудием переделки существующего мира и человека, средством борьбы за будущее, за «новый мир», «новое человечество». Они проповедовали свободу во всем, не только в творчестве, но и в поведении (эксцентричность, эпатаж, литературные скандалы), даже в названиях поэтических сборников («Дохлая луна», «Затычка», «Простое, как мычание», «Рыкающий Парнас», «Доители изнуренных жаб»), В отличие от акмеистов поэзия футуристов была лишена камерности, носила ярко выраженный демократический и «убыстренный» характер.

Футуристы провозглашали революцию формы, независимой от содержания. Они проявили преувеличенный интерес к формальному эксперименту, обновлению поэтического языка, выражали новое отношение к слову как к материалу, из которого строится стихотворение (слово становится самоцельным, или «самовитым»), что способствовало активному созданию новых поэтических форм, «словотворчеству» (в частности, неологизмов), крайним проявлением которого была «заумь» («заумный язык», представляющий набор звуков, лишенных общепонятного значения), то есть логически непостижимые тексты. Слово можно было дробить, перевертывать, деформировать, создавать новые комбинации морфем и звуков. Обновление стихотворной формы достигалось введением в текст стилистически неуместных слов, вульгаризмов, технических терминов, математических и музыкальных знаков, графических символов. Нарушался синтаксис, изобретались непривычные словосочетания, отказывались от знаков препинания. Все эти новации производились по принципу «сдвига», излома, канона «сдвинутой конструкции». Футуристы искали новые ритмы, более причудливые формы. С этой же тенденцией связаны смешение стилей и жанровая перестройка. В произведениях переплетались документальный повседневный материал и фантастика, трагическое и комическое, элементы лубочной поэзии, частушек, поэтической рекламы, фольклорных заговоров и т. п.

К 1920-м годам футуризм устаревает, поскольку на одном эпатаже, отрицании, формальном экспериментировании искусство не может существовать долго.